Целую вас, мои родные, крепко и обнимаю крепко. Ваш…».
22 июня 1985 года. Кабул. 530-й день в ДРА.
«Здравствуйте, мои дорогие!
Все больше работы, все более проблематичным становится мой уход в отпуск. Думаю, окончательно станет ясно только между 15 и 20 июля, когда начальник вернется из отпуска. Тогда же станет и ясней перспектива и объем будущей работы. А пока аврал и днем, и до полуночи. Стало сдавать здоровье. Идет носом кровь по ночам, жмет сердце, и путь до работы кажется бесконечно длинным и тяжелым. Отлежаться бы хотя бы сутки, но отлеживаться некогда. На подходе сразу несколько дел – работы невпроворот. Других новостей нет. На улице жара, и «духи» стали устраивать прошлогодние «концерты». Ни кино, ни телевизор, ни даже газеты почитать – это сейчас роскошь. Как вы? Пишите о себе побольше и почаще. Это для меня глоток родниковой воды в пустыне.
Целую вас и обнимаю крепко. Ваш…».
1 июля 1985 года. Кабул. 539-й день в ДРА.
«Здравствуйте, мои дорогие! (А также кот, который оказывается, Мусик, а не Муся!!!).
Третий день лежу в госпитале. Стенокардия плюс ОРЗ (в последний вечер прихватил от кондиционера). Испытал объем совершенно новых для меня, неприятных и болезненных ощущений. Сейчас они продолжаются, «горный перевал» в этом деле я еще не миновал. Здесь ведь, как в институте – сначала много чего надо сдать, а потом тебе поставят оценку. Целыми днями лежу, слушаю звуки города за окном. Госпиталь находится в центре Кабула. Расположен в бывших конюшнях, коридоры и двери поэтому необычно широкие. Палаты разные – от 50 человек и меньше. Я лежу в трехместной – такая вообще одна. За окном в 5 метрах от него выше человеческого роста бетонный забор, вдоль которого в нашу сторону метра на 2-3 тянется полоса МЗП (малозаметное препятствие), а попросту – перепутанные мотки обыкновенной проволоки: попадешь в ее заросли – не выберешься. Забор покрыт маскировочной сеткой, прохожих не видно, а только верхнюю часть проезжающих машин и боевой техники. Равномерно-монотонно мелькает силуэт часового в окне, в каске, пуленепробиваемом жилете, с автоматом – обычная форма наших солдат на посту. Потолок в палате высокий-высокий и… деревянный со стропилами. У каждой койки – тумбочка и индивидуальная лампочка с выключателем. Груда старых журналов. Сожители мои тоже подполковники, но каждый лет на 7-8 старше меня. Один собирается на пенсию, второй – врач, я его практически не вижу. В основном сплю или лежу с закрытыми глазами. Ходить трудно, одолевает слабость, и голова кружится. Вчера здесь выступали на открытой площадке с концертом студенты-афганцы, позавчера ансамбль «Синяя птица» из Куйбышева. Я не ходил, не было сил. Народ здесь лежит в основном не с такими болезнями, как моя, а весь в бинтах и с костылями. На то и военный госпиталь. Вечерами орут муэдзины, как на вокзале. Ночью выстрелы и грохот орудий, на которые никто (как мне кажется) не обращает внимания. Говорить сейчас о каких-то планах, думаю, рано. Немного приду в себя, там и доктор что-либо скажет определенное. Свое положение оцениваю нормальным (как говорит врач: «психо-эмоциональное и физическое истощение»). Надо отдохнуть и отоспаться. Вчера в очередной раз бросил курить. За окном жара, солнце, а в «конюшне» жить можно – прохладно. Пишите о себе, как вы? Целую крепко вас всех и обнимаю, дорогие мои. Ваш…».
8 июля 1985 года. Кабул. 546-й день в ДРА.
«Здравствуйте, мои дорогие!
Мне стало значительно лучше, чувствую себя хорошо. Почти целыми сутками спал, мне постоянно давали снотворное. Просыпался, ел и опять спал. Сейчас сам хожу на процедуры. Сейчас главное – это малость прийти в себя и отдохнуть. Врач рекомендует настоять и побывать в отпуске.
Климат здесь влияет отрицательно у кого на что. У меня на сердце и на глаза. Без очков почти ничего не вижу, мне они нужны срочно. Посылаю в этом письме рецепт и прошу заказать мне очки. Я без них, как без рук. Думаю, что дней через десять вопрос с моим отпуском станет ясен. К тому времени меня и выпишут. Надоело здесь, как в тюрьме. На работе лучше. В целом у меня все хорошо. Лечусь, жду встречи с вами. Как вы, дорогие мои? Целую вас крепко. Ваш…».
На Родину хотят не только птицы
В конце октября 1985 года в Кабуле было как всегда сухо и солнечно. Наконец спала одуряющая жара, и в печальном небе стаи птиц тянулись с далекой Родины на юг. На пустыре военного городка 40-й армии то в одном, то в другом месте возникали медленные кругообразные движения воздуха. Пыль и мусор, вращаясь, поднимались невысоко – всего на несколько метров. Казалось, что вот-вот пылевой столб раскрутится быстрее, разрастется вширь и ввысь, и в бешено вращающемся кольцевом потоке родится настоящий смерч, который будет засасывать все, что находится на его пути: машины, людей, постройки. Но нет – «смерчики», так и не достигнув совершеннолетия, медленно умирали на глазах, пыль и мусор опадали вниз, и наступала ленивая тишина. Через несколько минут глаз ловил рождение нового пылевого столбика в другом месте, поодаль – и все повторялось сначала…
Наш следственный «уазик» с афганским номерами неторопливо катил по пустынному в пятницу проспекту Дар-уль-Аман. Миновали так называемый «трафик», что-то вроде нашего поста ГАИ, справа остался зоопарк на берегу желтого, неторопливого ручейка – яростной по весне реки Кабул. Слева осталась бензозаправка, с длинной очередью пыльных машин, и «уазик» въехал в район города Спинзар. Здесь через каждые пятьдесят метров стоят парные афганские патрули с нашими автоматами ППШ, отполированными до зеркального блеска. Проехали отель «Кабул» и по старинной улице-красавице Майванд, чем-то неуловимо напоминавшей Одессу-маму, направились вверх, к дислокации советского десантного полка. С высоты этого военного городка сразу открылся великолепный вид на весь этот большой муравейник – Кабул.
Старинные, серые, мрачного вида казармы бывшей афганской офицерской школы, где, говорят, учился сам Бабрак Кармаль, стоят в городке пустые. Полк ушел на боевые. Напротив большой пыльной площадки притягательно зеленеет скверик, в глубине которого, выложенный голубым кафелем, прячется бассейн с хрустально чистой, холодной, как лед проточной водой. У его входа величественно стоят два бронзовых льва. У одного из них явно обиженное выражение на морде. Кто-то из шурави отпилил ему хвост по самую спину, и лев стал похож на большого пуделя.
В кресле военного прокурора Кабульского гарнизона сидел военный прокурор 40-й армии полковник Степанюк. Слушал телефонную трубку и, нахмурив большой лоб, быстро писал на листке бумаги. Закончив, поздоровался и сказал:
– Нам повезло, что американцы его выдали. Солдат ушел к ним 28 октября, а через несколько дней Горбачев летит на встречу с Рейганом, вот почему они оказались такими сговорчивыми сегодня. Даю тебе час-два, не больше. Поговори по своим вопросам – ваш генерал звонил и просил об этом. Располагайтесь в соседнем кабинете, закончишь, позвони мне. А я пока подготовлюсь. Мне надо его подробно допросить, арестовать как дезертира и уже завтра этапировать самолетом в Ташкент.
– Спасибо, товарищ полковник, я позвоню, – сказал я и, спросив разрешения, покинул кабинет прокурора.
…Передо мной сидел худощавый, среднего роста, юный солдат в чистой выглаженной форме без головного убора и ремня. Его только что доставили из соседнего здания – гарнизонной гауптвахты. Глубокий, внимательный взгляд голубых глаз с длинными, серповидными черными бровями сразу привлекал внимание. Врожденное обаяние притягивало и сразу вызывало симпатию к юноше. Я представился, но это не вызвало реакции, которую обычно вызывает у всех солдат и даже старших офицеров должность следователя КГБ – мгновенную собранность и настороженность. Никакого страха и подобострастия, спокойствие и достоинство исходили от молодого солдата, и он, казалось, грелся в их лучах.
