Лис вернулся — заметил ли отец? Чем он занят прямо сейчас — хватает колышек с наковальни, заменяя его кинжалом, который прятал в куртке? Я хочу к отцу, хочу знать, что он придет, и с колотящимся сердцем зажмуриваюсь. Как на озерце возле ключа, прежде чем вообразить гладкий молочно-белый камушек, я сосредотачиваюсь на отцовской наковальне: черной, щербатой, с янтарным отблеском, скошенной с одного бока. Пусть отец выложит на нее кинжал: простой, грубоватый, с выгнутым с одной стороны клинком.
Затем я ощущаю во рту металлический привкус. Под веками вспыхивает ослепительная белизна: я вижу руку на узкой рукояти этого безыскусного кинжала. Это не отец, а какой-то юноша, он размахивает клинком в улюлюкающей толпе стариков, вооруженных камнями, и оголтелых женщин, размахивающих серпами, среди разъяренных соплеменников с их разящими мечами. Образ мальчика сжимается, открывая взгляду долину, а в ней — тьмы и тьмы соплеменников и стена, составленная из щитов, между которыми высовываются мечи. А далее — блистающая броня, шлемы и орудия огромной армии. Ряды их перемещаются с отработанной точностью: второй ряд выступает вперед, занимая позицию первого, а первый отступает на заднюю позицию, дабы восстановить силы. Передний край римского войска построен в виде зубцов пилы, а впадины между зубцами служат ловушками, в которые зажаты соплеменники. И вот сверкающие люди устремляются вперед, топча тех, кто еще дышит, пробираясь по трупам. Гвозди их сандалий разрывают плоть под ногами. Осклизлая от крови земля взбухает поверженными телами.
Очнувшись, я возвращаюсь к действительности. Меня трясет, я понимаю, что вызвала видение, заставила его появиться. Это могло бы показаться знаменательным, своего рода достижением — провидица оттачивает свое искусство, — вызови я что-либо иное, нежели бойню соплеменников.
Лис рычит:
— Говори! Говори, что видишь!
— Римляне в шлемах и броне маршируют стеной, прикрывшись щитами. Они идут по телам — телам наших людей. Павших не счесть, они разбросаны по всей долине.
Лис каменеет лицом, складки на щеках делаются глубже.
Я знаю: он убежден, что соплеменники должны сражаться, что боги требуют изгнания римлян. Мое пророчество сделало меня в глазах друида препятствием к достижению цели.
— Любой из нас может описать то, что она видела. — Отец стоит на пороге хижины. Взгляд его тверд, голос спокоен и легок. — Ты забыл, что римские солдаты сидели у нашего очага.
— Ты забыл, что она и предсказала их появление, — огрызается Лис.
— Мы уже много лет назад знали, что когда-нибудь римляне придут на Черное озеро.
Взгляд Лиса падает на змеиный скелет, который он все еще держит в руке.
— Сознайся, Хромуша, ведь это ты положила скелет на алтарь? — говорит отец, пристально глядя на меня. Лги, признайся в жульничестве, забудь об истине!
Лис заставил меня предсказывать. Однако он рассчитывал на удачное откровение, а я предсказала гибель племен. Но отец знает, что Лис отбросит любую истину, противоречащую его убеждениям, и предлагает выход: опорочить мой дар. Тогда мое неблагоприятное пророчество не будет иметь силы.
Я вздрагиваю, когда Лис вопит:
— Сознайся!
Мой взгляд тверд.
— Это я положила кости на алтарь, — говорю я сильным, ясным голосом.
Лис поворачивается к сестрам:
— Ваша подруга не умеет предвидеть. — Он выплевывает обвинения: — Она вас обманывает! Притворяется!