Когда уже было слишком поздно, чтобы идти в поля, Набожа стала прислушиваться, не прекратился ли дождь. Ее не тревожила возможная гниль: Арк позаботился о том, чтобы огонь пылал вовсю. Просто она знала, что Каргу потянет в лес и на болота после столь длительного сидения взаперти, а Набоже хотелось ощутить губы Арка у себя на шее, его руки, скользящие по ее телу, поднимающиеся к груди, скрытой лишь тонким слоем шерстяной ткани. Набожа зашивала холщовые мешочки с сушеным медвяным корнем, которые, как она давно надеялась, Старый Охотник обменяет в Городище. Оторвавшись от работы, она подняла глаза: Арк пристально смотрел на нее.

— Свежего воздуха глотну, — сказала Карга, хотя дождь еще не перестал. Она сняла плащ с гвоздя, вбитого в косяк двери. — За огнем следите.

Не успела она, впустив волну холодного воздуха, захлопнуть за собой дверь, как Арк уже лежал на тростнике, рассыпанном на земляном полу, а Набожа сидела верхом на нем, обнимая коленями его бедра, заведя его руки ему за голову. Пальцы кружили по его запястьям. Она долгим поцелуем прильнула к нему, затем второй раз, третий и четвертый, и ощутила под собой его напрягшуюся плоть. Она выпрямилась, и Арк, приподнявшись, ухватил зубами вырез ее платья. От легкого рывка одна из застежек на плече отлетела, и платье сползло, повиснув треугольником. Он прильнул губами к млечной белизне ее обнажившейся груди, и Набожа наклонилась вперед, ощущая влажное тепло его рта. Она стряхнула платье с другого плеча, и оно соскользнуло до пояса. Поцелуи, ласки… Ей хотелось бесконечно испытывать это томное, острое чувство, балансируя на самом краю чего-то, пока ею не изведанного. Оба тяжело дышали и, почти раздетые, были мокры от пота в перегретой лачуге. Наконец Арк положил руки на ее бедра и стал двигать ее на себе взад-вперед. Его наслаждение пришло быстро, сопровождаемое прерывистым дыханием, затем неподвижностью, почти невыносимой для Набожи, которая желала ощутить его ближе, внутри себя, желала, чтобы он продолжал двигаться и чтобы эта невыносимость закончилась. Он притянул ее и поцеловал в волосы, крепко сжал в объятиях и прошептал, что хотел бы дать ей больше, чем может дать простой работник.

Она слушала его сердце, чувствовала, как ее собственный пульс замедляется. Потом сказала:

— У тебя есть все, чего я хочу. — И добавила: — Я хочу лечь с тобой.

Набожа не имела в виду, что хочет лечь с ним сейчас. Она говорила о том, что хочет стать его супругой, но объяснения были излишни.

Арк перекинет ее через плечо и перенесет за порог их дома. А она будет молотить его кулаками по спине, изо всей силы лягаться — отличное зрелище, восхитительный притворный страх перед проникновением, ожидающим нетронутую девицу. Она подумала, что только таким девицам в собравшейся толпе и можно заморочить этим голову.

— Ты будешь моей супругой, — сказал он.

— Я знаю, — кивнула она, думая о том, как еще далеко до Просвета — поры союзов на Черном озере. Им предстояло вынести долгие луны Зяби, прежде чем Арк сможет перенести свой кожаный плащ и запасные штаны, силки и крючки, миску и чашку в ее хижину и они смогут жить вместе как супруги. Ее родным было не впервой брать в дом тех, кто остался без семьи, и они приветят Арка — молодого, здорового мужа. Может, не все сразу. Мать наверняка сперва заартачится, но потом сдастся. Однажды, в пору отрочества Набожи, она сказала, положив руку на узкое плечико дочери: «Ты очень даже можешь привлечь молодого человека с ремеслом».

Набожа думала о Молодом Кузнеце, о Молодом Охотнике, о юных Плотниках и Пастухах, еще не взявших себе супругу. Их матери не были красивее ее матушки, хотя держались прямее и нечасто склонялись для восхваления Матери-Земли. Такая привычка была свойственна работницам, в особенности вдовам, иссохшим женщинам, которые то и дело прикладывали руку к губам, к земле — не только из благодарности, но и от нужды.

В тот день Набожа не поняла честолюбивых помыслов матери. Она лишь догадывалась, что мужчина с ремеслом, доставшимся от отца, владеющий наковальней с мехами или пилой с зубилом, может обеспечить супруге привольную жизнь.

Недавно мать сделала очередную попытку.

— Ты частенько ходишь с Арком, — заметила она.

Набоже захотелось улыбнуться и поведать матери о поляне душистых фиалок, но она сказала лишь:

— Он мне люб.

— У него ни ремесла, ни родни.

Набожа знала, что жить без родни тяжко. У них с матерью тоже не было родни, и мать порой плакала, когда угли потухали, груда дров таяла и ей приходилось выходить в ночную тьму.

— Мы будем его родней, — сказала Набожа. — А он — нашей.

— Говорят, что Молодой Кузнец ясно обозначил свои намерения.

Молодой Кузнец почти не выходил из кузни с тех пор, как Старый Охотник вернулся с недобрыми вестями. Как-то раз Набожа остановилась возле низкой стены.