Везун кивает:

— Ладно, получишь масляный светильник — и довольно с тебя.

Я вижу, как отец сжимает под столом кулак, как постукивает себя по бедру, быстро и непрерывно, как пытается скрыть свою бурную радость от проницательного торговца.

Мое настроение улучшается вместе с отцовским. У него есть работа и надежда на последующие заказы. Мой дар пригодился: я навела отца на сарай Везуна, и мысль о том, что сделка была предрешена, ощущается как теплое дыхание Просвета.

Мы выходим на улицу, чтобы загрузить тележку, и Везун присоединяется к нам.

— Ты будешь проезжать через Бревенчатый Мост?

Я вспоминаю большое поселение, возле которого мы ночевали. Отец кивает.

— Говорят, там остановилась парочка друидов, — предупреждает Везун. — Так что будь осторожен.

Отец делает вид, что полностью поглощен увязыванием железных брусков.

— Корыстолюбцы, вот кто они такие, — ворчит Везун. — Не могут примириться с тем, что власть их ослабла. Не могут вынести, что римляне отдирают пальцы жрецов от наших шей, что римское право ограничивает их могущество.

Я поглядываю на молчащего отца — он довольствуется тем, что слушает и открывает для себя то, чего не знает.

— Друиды всего лишь люди, — продолжает Везун, — несовершенные в своих суждениях.

Я стою с широко раскрытыми глазами, встревоженная, и все же мне любопытно: кажется, Везун не верит, что друиды исполняют волю богов. Я вспоминаю о родичах отца, обманом завлеченных в поход, из которого на Черное озеро не вернулся никто.

Везун вздергивает бровь:

— Жрецы будут продолжать уговаривать, твердить, будто выражают высшую волю, покуда не подобьют нас на мятеж.

Отец притягивает меня к себе: возможно, он, как и я, подумал сейчас о Покровителе войны и старинных обычаях, которые, в сущности, не так уж и стары.

Наконец свободной рукой отец берется за тележку, и мы трогаемся в путь.