— Уходи! — Толстяк злобно брызжет слюной ему в лицо. — Убирайся!

Я вижу, что отцу хочется вытереть щеки, но он сдерживается. Расправив плечи, он показывает на кувшин.

— Эмалевый ободок, — говорит он. — Я могу лучше. Края…

Главный кузнец раздувает ноздри.

— Я из клана Кузнецов с Черного озера, — продолжает отец.

Главный кузнец постукивает кувалдой по раскрытой ладони.

— Некогда Вождь предпочитал мою работу всем другим.

Теперь главный кузнец уже заносит кувалду. Его глаза явно говорят о том, что он намерен раздробить череп нахальному побирушке.

Пока мы спускаемся с холма, сердце у меня обливается кровью. Мы шагаем в молчании, и я размышляю. Вспоминает ли сейчас отец слова своей матери? Или думает об изношенном платье матушки, о ее нерешительности, когда он хочет обнять ее? Я не могу различить его мысли.

— Матушку не тревожит, что мы иногда остаемся без мяса, — говорю я.

Его взгляд не отрывается от земли, направленный на шаг вперед.

— Охотнику следовало помолчать, — продолжаю я.

Он бросает на меня быстрый взгляд.

— Мой плащ продержится еще год.

Молчание.

Порой отец говорит, что упрямством даже железо можно ковать. Но не сегодня. Сегодня железо не сдается.

Мы плетемся по дороге, таща за собой тележку, и наконец снова погружаемся в разноголосицу торговых рядов. Отец не глядит ни вправо, ни влево, не оценивает выставленные на продажу кованые изделия, не прикидывает своих возможностей. Он смотрит себе под ноги, и я тоже, пока в нос мне не ударяет вонь рыбного лотка. Позади прилавка — сбитый из досок сарайчик Везуна: узкий, не больше шести шагов в ширину. Тем не менее, судя по разной степени обшарпанности досок, сарайчик дважды увеличивали в размерах. Я вдруг понимаю, что знаю это помещение. Я видела его битком набитое внутреннее пространство, путаницу узких проходов между товарами. Видение из прошлого, до этого момента не имевшее никакого смысла. Я толкаю отца локтем в бок.

— Смотри, — говорю я, показывая на сарайчик.

Он едва взглядывает.

— Похоже, его торговля процветает.