— Вот эти нужно подточить, прежде чем мы выйдем. Не теряй времени.
Солнце поднялось над горизонтом, и родичи Кузнеца, уже нагруженные мечами, щитами, скатанными одеялами и мехами с водой, взвалили на спину плетеные корзины с провизией. Набожа стояла, сжав руки, среди соплеменников, провожающих взглядами могучий род Кузнеца, который с грохотом и лязгом следовал прочь. Дядья и братья Молодого Кузнеца один за другим подходили к нему, что-то негромко говорили. Он кивал, несомненно обещая, что будет присматривать за обидчивым до слез сынишкой одного брата или заботиться о супруге другого, бывшей на сносях. Напоследок Старый Кузнец, прищурившись, устремил взгляд на соплеменников.
— Я оставляю сына за первого человека, — сказал он громким, ясным голосом. — До моего возвращения он будет править, как правил я.
Эти прощальные слова, несомненно, пролились в уши Молодого Кузнеца, будто дождь на свежую пашню. Теперь никто не станет считать его жалким брошенным мальчишкой: он муж, которого отец на время своего отсутствия избрал хранителем клана и всей деревни.
Затем Старый Кузнец, его братья, племянники и сыновья — все, кроме Молодого Кузнеца, — воздели над головами мечи, испустили громкий вопль и тронулись в путь.
ГЛАВА 13
ХРОМУША
Все утро мы шагаем в сторону Городища, держа направление на юго-запад. Отец тащит по корням и выбоинам нагруженную тележку, одолженную у Плотников. Теперь, освободившись от тягостного присутствия Лиса, я надеюсь почувствовать легкость, уверенность, что смогу радостно проскакать — цок-цок! — всю дорогу до города, но у меня не получается.
Вчера друид хладнокровно перерезал горло одному из щенков клана Охотников. А все потому, что Охотник стал кляузничать на моего отца: тот, мол, не имеет права идти в Городище. Лис поднял руку, приказывая Охотнику замолчать, но он не унялся и брякнул, что отец даже дороги туда не знает. При воспоминании о том, как Лис сгреб щеночка за шкирку и сунул под мышку, у меня перехватывает дыхание. Друид вытянул руку и потребовал у Охотника кинжал, хотя этот песик был любимцем детворы клана Охотников. Щенок извивался и визжал, когда хлынула кровь, когда рукав Лиса расцвел алым, когда матери прижали к подолам плачущих детей.
Через плечо я поглядываю на дорогу, на хмурое лицо отца, вижу его напряжение, заметное по тому, как он сжимает ручки тележки. Я обо-рачивась к нему, семеню вперед спиной.
— Знаешь, что мне сказал Старец? — спрашиваю я, зная, с каким удовольствием отец говорит о своей юности.
— Даже не представляю.
— Он сказал, что когда-то в клане Кузнецов было тридцать четыре человека.
Я знаю, что численность клана сократилась после того, как родичи отца ушли воевать с римлянами, но все равно не могу представить себе род такой величины и такую глубину падения. Я ходила к Дольке — мы ведь с ней как сестры, — и она согласилась спросить у матери; та подтвердила.
— Давно это было. — Отец кивает. — Друид подбил моих родных отправиться на битву, в которой племена никогда не смогли бы одержать победу.
Для него время, прошедшее со времени вторжения, — это расселина, прорезавшая его жизнь, разделившая целое на две части: до римлян и после. В прежние времена наш клан был многочисленным, обладал положением и достатком. Теперь же нас гораздо меньше, мы нуждаемся — по крайней мере, по мнению отца. И тем не менее он не презирает римлян и не боится их, в отличие от матушки. Он открыт для всего нового, и это его свойство меня смущает. Да, он смотрит в будущее, уверенный в своем мастерстве — ему есть что предложить, — но раньше я не конца понимала его. Отец не возлагает вины за падение клана целиком и полностью на римлян, ибо именно настояние друида побудило его родичей ввязаться в бойню, и через пару дней с ними было покончено. Ибо не далее как вчера Лис напомнил нам о бессердечии друидов.
Я снова пытаюсь поднять его дух:
— Старец говорит, что Кузнецы трудятся больше, чем пчелы в гнезде.
Он кивает, улыбается краешком рта. Я цепляюсь каблуком за корень, спотыкаюсь, но удерживаюсь на ногах.
— Осторожнее, — говорит отец. — Лучше иди как следует.