– В таком случае, я выскажу свое предположение, заметьте, – следователь строго поднял палец, – только предположение, а вы скажите, совпадает ли оно с вашим. Итак, вероятно, мы оба подумали о господине Перфильеве? Я угадал?

Следователь не спускал с лица собеседницы внимательных глаз. С какого-то момента он понял, что перед ним человек, который может быть даже очень полезен в расследовании дела. И не только потому, что находится в гуще событий, а еще и потому, что имеет наблюдательность и ум, чего Сердюков в женщинах не предполагал. То есть предполагал, разумеется, но в ограниченных количествах, пригодных только для решения житейских проблем.

– Да, господин Сердьюков, Я тоже подумала о господине Перфильеве, но…

– Но? – подбадривал следователь.

– Но испугалась этой мысли! – мисс Томпсон тяжко вздохнула. – Невозможно представьить, что этот чьеловек, так любящий Юлию Соломоновну, преданный семье, вдруг замыслил убивать детей! К чему? Эмиль Эмильевич, коньечно, не совсем обычный. Забавный, какой-то… не мужской… но он все же не злодей. Впрочьем, я не знаю… Вероятно, в вашей обширной практике всякое случалось. Преступник не всьегда выглядит таковым.

– Как вы правы, сударыня! Как вы правы! – горячо подхватил Сердюков. – Удивительно, что вы так точно заметили. Иногда самые жуткие преступления совершают люди ангелоподобные или почтенные и всеми уважаемые, на которых никто никогда бы не указал пальцем. Да-с!

Помолчали. Мисс Томпсон пребывала в замешательстве. Ее терзали ужасные подозрения и мысли, она в них совершенно запуталась.

– Так что же наш Эмиль Эмильевич? – продолжил следователь. – Вы говорите, что он любит госпожу Крупенину. Позвольте задать неприличный вопрос: вы не подозреваете их в любовной связи?

Задав свой вопрос, полицейский предполагал, что скромная гувернантка вспыхнет, смешается. Но она серьезно сдвинула брови, потерла пальцем переносицу, вероятно, чтобы мысли быстрей бежали, и заявила:

– Между господином Перфильевым и Юлией Соломоновной, несомненно, существует очьень глубокая связь. Со стороны можьет и показаться, что он и впрямь ее лубовник. Но поверьте, – она чуть усмехнулась, – есть некоторые неуловимые состояния, при которых близким людям можно поньять, существует ли эта лубовная, физическая связь или нет.

– Вы можете пояснить? – любопытство следователя нарастало.

А он-то считал ее старой девой! Гувернантка явно представляла из себя доморощенного специалиста по человеческой психологии.

– Нет, сударь, нет, увольте! Слишком интимно… неприлично. Но я могу, как это у вас говорят, дать голову оторвать…

– Дать голову на отсечение.

– Вот-вот, на отсечение, что они не лубовники! Но при этом между ними есть ньечто, что трудно объяснить. Некое особое состояние единения душ, что, наверное, сильней обычной лубви, – гувернантка сказала и, кажется, сама испугалась своих слов. – Впрочьем, это не мое дело. Это только мои домыслы, – поспешно добавила мисс Томпсон.

– Сударыня, вы испугались того, что сказали вслух. Не тревожьтесь. Это не повредит ни вам, ни вашей хозяйке. По долгу службы мне приходится владеть разными тайнами. Я умею их хранить. – Следователь чуть коснулся руки мисс Томпсон. Но это не рассеяло ее тревоги. По выражению лица англичанки было видно, что она раскаивается в излишней болтливости.

– Эмма Ивановна, а господин Крупенин, он-то понимает, что происходит в его доме?

– Савва Нилович очень умный и тонкий человьек. Хотя некоторые в нем этого не замечают, – мисс Томпсон решила, что с нее достаточно откровенностей, и остаток пути они провели почти в молчании.

Вернувшись в полицейское управление, Сердюков тотчас же отдал приказание установить слежку за Перфильевым. Некоторое время он прохаживался по своему кабинету, узкому и длинному, как он сам. Сел за стол, покопался в деле, захлопнул папку и снова принялся ходить. Чертова свистулька, несомненно, попала в дом вместе с заразой! Перфильев? Зачем? Мотив, мотив? Случайно прихватил, просто повертел в руках, да и положил в карман. Бывает. А потом за ненадобностью отдал ребенку, не подумав о заразности. Но ведь сам-то не заболел? В перчатках брал, в рот не тянул, как дитя. Но зачем же, зачем?

Испытывая глубокое чувство к Юлии Соломоновне, как утверждала Томпсон… Глубокое чувство… что за странная любовь? Не любовники… может, Томпсон ошибается, откуда ей знать? Нет, нет, что-то тут есть. В этой странной привязанности… Он помогает ей писать романы, торчит в доме каждый день, а то и ночь. Кто поверит, что эти отношения платонические. А Крупенин? Он не производит впечатления мужа-дурака, у которого под носом разводят шашни. А он ничего не подозревает, и только он сам не видит своих рогов, которые уже и в дверь, как говорится, не пролезают! Нет, Крупенин не таков! По всему видно, что он умен и осмотрителен. Соломон Евсеевич Иноземцев? Изводит собственных внуков, чтобы дочь-писательница совершенно больше ни о чем не думала, как только о своем творчестве? Ну уж, батенька, ты загнул, это уже из области совершенной шизофрении!