С тяжелым чувством он принялся листать газету, всматриваясь в иностранный текст. Он долго и медленно шуршал страницами. И вот оно! Так и есть! В самом конце, почти на последней странице, среди объявлений одно было обведено чернилами.
Мисс Томпсон, бывшая гувернантка, мыкавшаяся в России, та самая, которая полтора года назад чудесным образом унаследовала четверть миллиона фунтов, и мистер Р., владелец банкирского дома, объявляют о своем бракосочетании, которое состоится…
Газета лежала на столе, Сердюков смотрел в стену. Точно там, на ее облупленной поверхности можно было что-то узреть иное. Иную судьбу, более милостивую. Иную жизнь, полную любви и нежности.
Любви и нежности. Не будет. Никогда.
Последняя надежда, жалкая, трепетная, как первая трава из-под снега, умерла окончательно. И даже смешно теперь было вспоминать об этих детских грезах. Письмо с вестью о возвращении. Пароход, встреча. Неистовое возбуждение и предвкушение счастья, вечного блаженства и покоя.
Ничего этого не будет. Стыдно, стыдно солидному человеку питать мальчишеские иллюзии. Сердюков даже покраснел, что с ним редко случалось.
Что ж, отсутствие перемен – это тоже очень хорошая новость.
Но кто же, черт побери, приволок эту дрянную газетку? Не ветром же надуло с Туманного Альбиона?
Глава сорок восьмая
Весна 1914 года
Поезд медленно пробирался через веселые зеленеющие поля, которые менялись на величественные горы, покрытые снежными шапками. За окном вагона проплывали нарядные селения с красными черепичными крышами. Стада овец и коз, бредущих по своим, им только ведомым, тропам. Юлия не могла оторваться от окна. Это точно сон, сладкий, повторяющийся сон. В последние годы к ней только во снах и мечтах возвращалась Болгария, родина ее дочери и бесценного Саввы. Неужели она и впрямь едет туда, куда уже и не чаяла попасть!
– Это безумие, это безрассудство, ехать на Балканы, когда вот-вот война грянет! – кричала Раиса Федоровна, пытаясь отговорить дочь от «авантюры». – Посмотри, что в газетах пишут! День ото дня мобилизацию объявят!
– Вот именно что война! Если и впрямь грянет, тогда уж точно Младена никогда больше не увидит свою внучку!
– Но ехать совсем одной – это опасно, трудно! И послать-то с тобой некого. От Фаины теперь никакого проку, сама как ребенок. Я не могу оставить издательство без догляда. Вернешься, все раздерут по листочкам!
– Ах, мама! Давно ли ты с превеликой легкостью оставляла меня и отправлялась безо всякой тревоги и заботы на долгие месяцы!
– Укусила! Да я знала, что укусишь, не простишь никогда свою плохую мать. Вот теперь пытаюсь наверстать упущенное, да, видно, уже что потеряно, не воротишь!
– Полно, я совсем не корю тебя. Это бесполезно! Только не мешай мне. Не останавливай! Я решила, я еду, еду с Сусанной. Со мной ничегошеньки не случится. Я верю, я чувствую. Как чувствую то, что мне непременно надо туда ехать. Иначе… словом, это веление судьбы. Это предрешено не мной. Я еду…
Юлия вспоминала этот разговор с Раисой Федоровной и старалась гнать тревогу и страхи, которые заползали змеей в душу. А вдруг Младены уже нет на свете? Вдруг она не пустит ее на порог, вдруг Юлия ошибалась в своих предчувствиях, и все ее видения ничего не значат. Так, грезы, страдания, тоска?
София встретила ее теплом, таким странным, неожиданным, потому что в Петербурге только-только сошел снег, а тут уже буйство природы. Солнце – ослепительное, сумасшедшее, яркая бодрая зелень. Цветущие кустарники и деревья. Много акации с пряным запахом и еще каких-то неведомых цветов. Полный город цветов! Юлию, выросшую в чопорном холодном Петербурге, это весеннее буйство цветов на каждой улице Софии умиляло и удивляло. Точно не столичный город это и вовсе, а сад-огород!
Сидя в повозке, она жмурилась на солнце и вдыхала запах. Как странно, что человек в состоянии помнить запахи оставленного дома, города, иной страны. И они иногда вдруг ни с того ни сего будоражат наши чувства, взявшись ниоткуда. Так в далеких русских снегах Юлии возвращались запахи теплой солнечной страны и мучили душу своей недоступностью. И вот теперь она вновь упивается ими.