Мирошников чуть не охнул: это ж прямо как на больную мозоль, ответил односложно:
— Он на каникулы. И потом — специальность не наша.
И чуть позже в гуле перфораторов, в пыли и сутолоке работы стал думать. А чего это, собственно, я переживаю? Парень на ногах, хорошая специальность будет. Ну не пойдет по моим следам, что ж? Может, из него архитектор выйдет лучше, чем из меня проходчик.
Возвращается со смены и опять начинает думать про то, что вот все у него есть — и квартира в Норильске, и кооперативная на материке, и «Жигули», а Сашке это все вроде бы «до лампочки», он все про то, каким должен быть дом на селе. Одно слово — архитектор. Да оно и хорошо.
А все-таки, все-таки хотелось бы, чтоб династия была горняцкая — Мирошниковых. Впрочем, стоп, а Лешка в третий класс перешел. Есть ведь еще и Алексей Мирошников.
...Что ж это я, все о детях и о детях. А может, и верно: для чего колготимся день-деньской, страдаем, радуемся, переживаем на работе? Чтобы жизнь была лучше. Вот год прошел, и пришел новый. Этот новый уже для них, для детей. И потому, наверно, переживает секретарь горкома Перегудов за своего, и Григорьев о своих печется, чтоб выросли порядочными люлдьми, чтоб не надломились, как Тимченко. И Мирошников о том же: есть, мол, еще младший, Алексей. Так это и хорошо: дети должны быть счастливее нас.
Парус
В Карауле по зыбкой лесенке в самолет взобрался мужичок в легком пальто, в летних ботинках (на улице был мороз под пятьдесят), сел на жесткую скамейку, подобрал под сиденье ноги и, казалось, задремал. Когда самолет поднялся и поплыла под крылом занесенная глубокими снегами тундра, а гул мотора стал потише, Барсуков спросил новенького:
— Не иначе, сессия райсовета закончилась, Василий Иванович?
Мужичок односложно отозвался:
— Ага, закончилась.
— Домой, значит, в совхоз.
— Ну да, — новенький открыл один глаз.
— Сколько рыбы-то взял нынче?
— Так что семь тонн.
— Ай да ловко врешь?
— Так мы с женой вдвоем промышляем.
— И то много.
Мужичок открыл оба глаза, сел попрямее: