Они тщетно пытались выбрать трал. Вой ветра, визг лебедки, скрип мачт, гул моря и падающей на палубу воды — все это слилось в один тяжкий стон. Сейнер охал, касаясь бортом волны. То стопоря машину, то давая ход, без конца перекладывая руль, капитан пытался удержать судно в одном положении.

Только успели поднять трал, подцепить на стрелу куток, как новый удар обрушился на судно. Оборвав крепления, за борт, как спичечные коробки, посыпались смытые волной пустые ящики из-под рыбы. Круша все на пути, в воду полетела тяжелая бочка с мазутом, за ней бухта стального каната. Рыбаки, мокрые с головы до ног, с перепуганными лицами (такого шторма никому еще не приходилось видеть) втискивались в ходовую рубку.

Шторм набирал силу. Истурган с трудом удерживал штурвал, ставя судно на волну. По времени они уже должны были выйти на траверз бухты. Пора было разворачиваться под волну, но капитан знал, как опасен этот маневр в осатанело разбушевавшейся стихии, и все не решался делать разворот. А волна уже с силой била в смотровое стекло, рвалась в дверь. Все, кто был, в рубке, стояли молча, тесно прижавшись друг к другу, не спуская глаз с капитана. Каждый сейчас понимал, в какой опасности их судно.

«Пора делать разворот, пора», — стучало в голове у Истургана. А сейнер бросало, как соломинку в кипящем котле, и казалось, что уже ничего не сможет его удержать в волнах.

Капитан лихорадочно думал о том, что теперь только один человек может помочь ему, даже если он, этот человек, просто будет стоять у плеча. И он закричал:

— Туре-е!

— Здесь я, капитан! Пора делать разворот!

И оттого, что Туре был рядом, капитан стряхнул с себя оцепенение, на минуту завладевшее им, и налег грудью на штурвал. В тот же миг вода накрыла их с головой. Сплошная темная стена встала перед глазами, пол провалился, и судно полетело в бездонье.

— Держись, Истурган!

Руки Туре с силой вцепились в его руки, до предела сжимавшие штурвал.

Уже потом, в бухте, когда они пришли в себя и стали приводить судно в порядок, Истурган сказал Туре:

— Худо было бы нам, если б не ты.

Измотанный вконец Туре, борясь со сном, нехотя отозвался:

— Ну, заладил. На руле-то ты стоял.

Он лег на койку в мокрой негнущейся робе, в сапогах, полных, воды. Лицо его, заросшее жесткой седой щетиной, было бесконечно усталым.