Я оставил это здание напоследок, потому что так поступил и Гауди — и не по собственному выбору, а по необходимости. Как всем известно, он его не закончил. Всякий знает также, что церковь сейчас заканчивают другие, по планам, основанным лишь на домыслах об истинных намерениях Гауди, используя материалы — железобетон и синтетические отделочные покрытия вместо камня, — которые не имеют ничего общего с частями здании, построенными при жизни архитектора. Наибольшую готовность к спонсорству проявляют японские корпорации. Они вложили в строительство миллионы долларов наличными и оказали неоценимую техническую поддержку. Ведь кто лучше японцев знает, что такое подделка и стилизация в архитектуре — разве что Майк Эйснер с его Диснейлендом. Они делают этот благородный жест, чтобы укрепить свой имидж покровителей прекрасного. Гауди-сан просто сводит японцев с ума. Они считают его Ван Гогом архитектуры. Его тщетные старания завершить Саграда Фамилия задевают заветную струну, звон которой не смолкает в их древней культуре: благородство поражения. Может быть, Гауди, который в последние годы жизни ходил по домам с миской для пожертвований, прося на храм, ассоциируется у японцев с образом героического, обедневшего монаха-самурая. Да, возможно. В конце 1980-х годов выставку наследия Гауди — мебель, изделия из металла, фотографии, рисунки — посетили 1,4 миллиона человек, почти вдвое больше, чем в 1981 году ретроспективу работ Пикассо в Музее современного искусства в Нью-Иорке. Антони Гонсалес, архитектор, ответственный за блестящие и проведенные со всем возможным уважением и тщанием реставрационные работы Палау Гюэль, считает, что более половины оконных щеколд и дверных ручек исчезли во вместительных сумках японских туристов за последние несколько лет. Туристам запрещено подниматься на крыши Палау Гюэль и Каса Мила, потому что они бессовестно отдирают плитку. Основания железных светильников Гауди на Пассейч де Грасиа, отделанные белыми тренкади, неуклонно теряют керамическое покрытие, так как японцы отковыривают кусочки плитки, чтобы увезти их домой в качестве сувениров — не зная, правда, что к основаниям Гауди как раз не приложил руку, разве что они выполнены в его манере. Каса Батльо продается, цена 100 миллионов долларов. Такие деньги в состоянии заплатить только японец. Никто в Барселоне точно не знает, почему японцы так зациклились именно на Гауди: как архитектор он не имеет ничего общего с классической японской архитектурой. Может быть, именно в этом и дело. Но изучать вопрос слишком тщательно и подробно было бы неразумно, разве что когда мания схлынет, как золотая лихорадка. Одно несомненно: Саграда Фамилия — первый католический храм, обязанный денежными вложениями туристам, исповедующим синтоизм. Даже Гауди, который верил в чудеса, не мог такого предположить.

Но деньги поступают и от каталонцев-католиков, да и от католиков всей Испании. И впервые с момента окончания гражданской войны есть вероятность, что здание будет достроено, притом в ближайшие двадцать лет, уж точно — до столетия со дня смерти Гауди. Эта перспектива по-прежнему вызывает массу разногласий между архитекторами, критиками, интеллектуалами, презирающими «новую» Саграда Фамилия как фальшивый китч, и теми, кто остается верен первоначальному замыслу. Во главе последних стоят архитектор Жорди Боне и скульптор Хосеп Субиракс, которые рассматривают завершение церкви как священную миссию. Критики бессильны: ничего нельзя сделать, чтобы предотвратить достраивание здания, так как оно не является собственностью ни Ажунтамент, ни Женералитат, ни даже церкви. Оно принадлежит частному религиозному фонду, который существует только для того, чтобы достроить Саграда Фамилия, и совершенно глух к любой критике.

Проекту Гауди больше ста лет. Он зародился в 1866 году в среде католиков правого толка, в самых реакционных кругах церковной жизни Каталонии. Это был момент кризиса испанской церкви. Победа Гарибальди в Италии лишила папу почти всей власти и ограничила сферу его воздействия Ватиканом. Мы сейчас воспринимаем само существование Ватикана как свидетельство могущества папы; а в 1860-х годах это, наоборот, выглядело доказательством беспрецедентной слабости. И вот нечто подобное замаячило на религиозном горизонте Испании. Человеком, который воплощал собой опасность либеральной угрозы церкви, был генерал Прим. В 1868 году либеральная революция сбросила с престола королеву из династии Бурбонов Изабеллу II и отправила ее в ссылку. Было создано первое республиканское правительство в Испании. К власти пришли Пи-и-Маргаль и федералисты. Началась гражданская война. Все шло к тому, что церкви скоро придется бороться за выживание. В Риме на папский трон сел известный своими реакционными взглядами папа Пий IX и издавал одну энциклику за другой, где предавал анафеме все, что отдавало либерализмом, демократией, свободой индивидуального выбора — скверной современного мира. Требовалась новая Контрреформация. В основу ее должно было лечь признание догмы непогрешимости папы и непорочного зачатия. А пока папа и кардиналы крепили культ Девы Марии, Иосифа и Иисуса — Святого Семейства, Саграда Фамилия.

Светские организации бросились пропагандировать этот культ. Главная из них в Каталонии называла себя Обществом почитателей святого Иосифа. Его члены впервые собрались на Монтсеррате, священной горе Черной Девы, в 1806 году с целью «прибегнуть к заступничеству святого Иосифа и возносить молитвы Богу о победе церкви в эти трудные и опасные времена, которые наступили во всем мире, и особенно в нашей католической Испании». Они издавали религиозный журнал «Эль Пропагадор де ла Девосьон а Сан Хосе». Они избрали себе почетных покровителей: Пия XIII, королеву Марию Кристину, будущего короля Альфонсо XIII и священника Атнони Мария Кларе, которого скоро должны были канонизировать. Более реакционный квартет трудно было составить. Лидером общества был книготорговец и флейтист-любитель Хосеп Мария Бокабелья-и-Вердагер. Бокабелья был так консервативен, что даже отказывался есть французскую пищу, ведь она приготовлена по рецептам, пришедшим из страны Вольтера и Наполеона. Он убеждал членов общества, что Барселоне нужен храм, посвященный Иосифу, его супруге Марии и их Сыну. В этом храме мужчины и женщины будут каяться и замаливать грехи модернизма. Отсюда и предполагаемое название церкви: искупительный храм Святого Семейства. Эта церковь задумывалась не как собор — в Барселоне уже есть собор, — но как великий символ антимодернизма, полный политического и религиозного смысла, как 1а casa pairal de Deu, «отчий дом Бога».

Вскоре члены Общества почитателей Иосифа собрали 150 000 песет и купили участок в непрестижной части Эйшампле. В 1890-е годы неподалеку от места строительства Саграда Фамилия все еще паслись козы. Выбрали архитектора Вильяра, человека более набожного, чем талантливого, который сделал отвратительный проект в готическом духе. В марте 1882 года заложили первый камень. Но Вильяр в следующем году перестал заниматься строительством храма, и в 1884 году нашли другого архитектора — Антони Гауди.

Почему вся эта архиконсервативная община выбрала Гауди, который на той стадии своей карьеры построил еще так мало? Обычно этот факт объясняют его собственной набожностью — Гауди якобы убедил почитателей святого Иосифа, что он святее папы римского. Безусловно, за него замолвили слово его светские покровители Комильяс и Гюэль. Однако Хосеп Пижоан, выдающийся авторитет в истории каталонского искусства, перед смертью рассказывал Хосепу Пла другую, более интересную версию. Пижоан был знаком с Бокабелья. «Он был просто лавочник. Не хочу ругать его. Я просто хочу сказать, что во всем, что касалось идей, понимания сути вещей, глубины религиозного чувства, этот человек был полной противоположностью Гауди». Но Бокабелье было видение: храм Святого Семейства будет построен истинным арийцем, человеком с голубыми глазами. Впервые встретив Гауди у архитектора Мартореля, Бокабелья и его соратники были поражены глазами молодого архитектора: чистыми, откровенными, пронзительными, голубыми. «Этот молодой человек, — вдруг провозгласил Бокабелья, — будет архитектором церкви Святого Семейства».

Хосеп Мария Бокабелья-и-Вердагер в 1920 г.

Se поп е vero е bеп trovato. Если и неправда, то хорошо рассказано. Неоспоримо, что с того момента, как Гауди наняли, он пользовался полной свободой. Никто не вмешивался в его работу и не делал ему замечаний. Чем грандиознее становились его планы, тем больше это поощрялось. У членов общества перед глазами были модели готических соборов. И еще у них, как и у церкви вообще, было время.

Сначала у них были и деньги тоже. На земляных и строительных работах были заняты, по крайней мере, триста рабочих. Кстати, возможно, Саграда Фамилия избежала разрушений во время беспорядков именно потому, что обеспечивала рабочие места. Общество почитателей Иосифа поддерживало интерес к себе, устраивая шествия, празднества, а также приглашая епископов и даже кардиналов, с которыми Гауди беседовал о «Великом деле», призванном возродить достоинства готического мира, соединив их со светом и ясностью средиземноморского духа. Саграда Фамилия станет огромным хранилищем христианской памяти, где каждая колонна, каждая ниша и каждая башня будут символизировать свою догму или событие из Нового Завета; это будет «книга», вместо иллюстраций украшенная скульптурой, представляющей всю иконографию католицизма. Гауди терпеливо знакомил важных гостей со структурой здания: параболоидные арки, наклонные колонны, нарушающие принципы готики, передающие свой вес непосредственно земле, без осевой нагрузки, таким образом не нуждаясь в контрфорсах. Гауди даже свозил выставку макетов и чертежей Саграда Фамилия в Париж и показал ее на Всемирной выставке 1900 года в надежде получить денег от французских католиков. Это бьл совсем неглупый шаг: в конце концов, французы сами пережили мрачный всплеск благочестия в 1880-е и 1890-е годы. Он выразился в культе Бернадетты в Лурде и постройке Сакре-Кер на Монмартре. Но Гауди немного опоздал. Изготовление макетов, упаковка их в огромные ящики и отправка в Париж стоили тысячи песет, которые, к счастью, платил Эусеби Гюэль. Но выставка провалилась. Ни публика, ни пресса, ни даже духовенство, по крайней мере французские архитекторы точно, не проявили ни малейшего интереса к диковинке. Им это здание казалось неоправданно и смешно раздутой пещерой отшельника. Такое представление о Гауди будет держаться у французов долго: еще в 1960-х годах можно было прочесть французских критиков, не отдающих себе отчет в значительности и глубине Гауди как архитектора, отзывающихся о нем как о таможеннике Руссо от архитектуры, как об испанском кузене Фернана Шеваля, того почтальона, что, играя в черепки, создал в саду Отерив свой Пале Идеаль (идеальный дворец) из кирпича, раковин устриц, черепицы и всякого мусора, подобранного поблизости.

Гауди с епископом Рейгом и Пратом де ла Риба инспектируют церковь Саграда Фамилия

Более того, к 1910 году накал радикально-консервативного католицизма в Барселоне начал спадать. Культ Святого Семейства как средства против модернистской ереси и как иконы идеального каталонского государства угасал. Вложения уменьшались. Даже торговля медальонами и открытками благочестивого содержания сократилась. Так что рост поглощавшего деньги чудовища замедлился, оно все чаще и чаще впадало в кому, случались периоды, когда не делалось вообще ничего. Гауди, если верить Хосепу Пла, удавалось интерпретировать эти простои, достаточно длительные, чтобы деморализовать любого архитектора, как замысел Божий. «Полностью подчиняясь воле Божественного Провидения, Гауди верил, что эти задержки абсолютно нормальны и суть явления высшего порядка, того порядка, который человеческий рассудок постичь не может, в общем, что все это способствует истинному росту храма». Итак, время подумать и спланировать у Гауди было, новой концепции дали сформироваться и развиться. После Каса Мила у Гауди не было другой работы, кроме парка Гюэль, где он и жил в доме, известном теперь как Музей Гауди, с больным отцом и племянницей Росой. Сначала умер отец, потом Роса. Раз в неделю приходили монахини-кармелитки — прибрать в доме. Он стал распродавать имущество, пуская деньги на строительство Саграда Фамилия. Начал с фамильного дома в поселке Риудомс. Он давно перестал ходить в театр и в кофейни; теперь отказался от ресторанов и питался хлебом и овощами. Перешел на диету более строгую, чем та вегетарианская, которой он придерживался раньше. Эту он вычитал в трудах немецкого священника по имени Кнейпп. Лицо Гауди, когда-то румяное, стало бледным от въевшейся гипсовой пыли и долгих часов за чертежной доской. Он подолгу не стригся и не брился, иногда с большой неохотой позволял монахине подравнивать себе волосы. На седьмом десятке Гауди, обладавший крепкой крестьянской статью, так высох, что брюки поношенных костюмов болтались на нем.

Церковь Саграда Фамилия в 1906 г. и козы перед ней

Его духовный наставник, Торрас-и-Багес, умер в 1916 году; через два года умер Эусеби Гюэль и был похоронен с большой пышностью. После его смерти Гауди было больше не с кем поговорить, кроме своих рабочих и нескольких более молодых коллег. Он все глубже погружался в иконографические фантазии, в структурные изыскания, в религиозные размышления. Ничего не осталось у него в жизни, кроме искупительного храма. Он неустанно просил на него денег. Он стучался в двери домов на улицах. С благодарностью принимал и пять песет, и одну. Но от богатых ждал большего. Архитектор Марторель, вспоминает Пла, однажды видел, как Гауди обрабатывает перспективного дарителя.

— Принесите эту жертву! — с убежденностью произнес он, уставившись на богача взглядом на тысячу песет.

— С удовольствием, — ответил собеседник. — Это никакая и не жертва.

— Тогда дайте мне столько, сколько нужно, чтобы это стало жертвой, — нашелся Гауди. — Благотворительность, не достигающая высот жертвенности, не благотворительность, а просто тщеславие.