Была ранняя весна. Снег почти везде уже стаял. Только в лощинках виднелись его голубоватые пятна. На пригорках, нагретых солнцем, трава уже чуть-чуть пробивалась, зеленела.
Профессор Тихов сообщил Николаю Александровичу, что его планета Морозовия ведет себя прекрасно, проделывая свой путь, как ей полагается. Эту планету советские астрономы открыли незадолго до празднования восьмидесятилетнего юбилея Николая Александровича и в честь его назвали ее «Морозовия».
Все эти годы два мероприятия, связанные со смертью Сергея Васильевича, чрезвычайно заботили и огорчали меня: издание сборника научных трудов Сергея Васильевича, постройка лаборатории его имени, в которой должны были вестись работы по намеченному им плану. Оба эти дела с их затяжками и затруднениями легли главным образом на плечи ближайшей ученицы С[ергея] В[асильевича] — Анастасии Осиповны Якубчик, я с ней вместе переживала все огорчения и могла ей помочь только моей моральной поддержкой.
В издании сборника его научных трудов я принимала большое участие, так как всю художественную сторону этого издания я взяла на себя. Это был большой труд, отнимавший у меня много внимания и времени…
В 1937 г[оду] Евг[ений] Евг[еньевич] Лансере уговорил меня поехать с ним в Москву и там написать портреты его и Ольги Константиновны Лансере. Он несколько раз уже просил меня исполнить его просьбу и напоминал мне об этом.
Кроме того, у меня была задача, находясь в Москве, как-нибудь ускорить печатание посмертного сборника научных трудов Сергея Васильевича или, по крайней мере, узнать причины остановки издания.
К моему большому огорчению, портрет Евгения Ев[геньеви]ча мне совершенно не удался. Если бы это была масляная живопись, то я бы добилась хоть приличного конца, но акварельная живопись не терпит переделок: бумага скоро утомляется, краски теряют свою свежесть, а техника — легкость и свободу.
Никогда так напряженно и усиленно я не работала, и, кажется, никогда так не хотела сделать хорошо! И какая неудача! И в то же время портрет (тоже акварельный) Ольги Константиновны Лансере я исполнила успешно[170]. Ее оригинальная красота меня очень увлекла.
Вместе с Е.Е. Лансере посетила в Москве Михаила Васильевича Нестерова. Он совсем не переменился с тех пор, как я его видела. Совсем не постарел и такой же худенький, как всегда. Он показывал свои работы. Делалось это по определенному ритуалу. Нас просили уйти из первой комнаты, где он обыкновенно работал, в маленькую спальню, и за нами закрыли дверь. Через несколько минут ее открыли. Мы вошли. Напротив двери, в большой комнате, стоял мольберт, на нем картина, освещенная лампой из люстры, свет которой от нас был прикрыт картонным козырьком. Полюбовавшись картиной, мы опять уходили в спальню, чтобы в таком же порядке смотреть следующую.
Он показал нам целый ряд великолепных портретов. Особенно мне понравились два портрета-этюда его сына. На одном он был своеобразно одет, мы решили, что контрабандистом, на другом — с красной повязкой на голове и с красным кушаком. Оба портрета исполнены очень хорошо в холодной гамме, в зелено-серых тонах. На одном из показанных нам портретов изображена молодая женщина в черном платье. За нею на полке — скульптурный женский бюст. Видели портрет певицы К.Г. Держинской[171] и многие другие.
Мих[аил] Вас[ильевич] в те дни писал статью о Левитане. Он мне когда-то много рассказывал о нем, очень тонко, остро и любовно характеризуя своего покойного друга[172].
Сам Мих[аил] Вас[ильевич] произвел на меня сильное впечатление тонким умом, неподкупностью своих художественных идеалов, горячим сердцем и пылким темпераментом художника…
Познакомилась с двумя дочерьми Валентина Александровича Серова, с Ольгой и Натальей[173]. Наталья Валентиновна, самая младшая в семье, незадолго перед этим приехала из Парижа.
Чарующее впечатление произвела она на меня. Небольшого роста, стройная фигура. Темно-русые волосы, спереди гладко зачесанные. Открытый выпуклый лоб (отцовский). Большие, глубоко сидящие серые глаза, с очень внимательным серьезным взглядом, нос с горбинкой (от бабушки Серовой), маленький хорошенький рот и жемчужные зубки.
Много рассказывала о наших художниках, живущих за границей. Говорила про Константина Коровина, как он работает, как живет. Французы его как художника знают и ценят.
Рассказывала про дружбу Коровина с Шаляпиным, как они постоянно при этом ссорятся, как Коровин подсмеивается над Шаляпиным…
Видела в этот приезд многих своих друзей по Коктебелю.
Но самое главное, зачем я приехала — написать портрет Евгения Евгеньевича, — я не исполнила, и ускорить дела со сборником мне тоже не удалось, несмотря на обещания, полученные в Москве.
Во время моего пребывания в Москве одни мои знакомые передали мне, что Бакушинский, заведующий отделом акварели и графики Третьяковской галереи, узнав о моем приезде, просил их устроить ему свидание со мной[174]. Потом он позвонил к Е.Е. Лансере и просил его мне передать о том же.
Я его раньше не знала.