Е.Е. Лансере приезжал из Москвы довольно редко, раз или два в месяц. Мы подробно с ним выяснили и выработали те пути, то направление, по которому решили вести преподавание. Фактически все преподавание в мастерской вела я. И ученики, которых другие профессора считали «трудными», старательно работали, чтобы подвинуться по живописи и рисунку. К весне они сделали очень большие успехи, чем удивили других преподавателей, знавших их ранее. Весной мы очень тепло расстались со студентами на лето.
Осенью я почувствовала со стороны дирекции академии предвзятое, невнимательное и недоброжелательное ко мне отношение. Часы рисунка и живописи мастерской были уменьшены чуть ли не вдвое, но главное, что меня огорчало, — это перемена в отношениях ко мне студентов, которую я сразу заметила. Кто на них так повлиял, мне осталось неясным. Они стали невнимательно, небрежно работать. Дисциплина среди них очень упала. Иногда я, приехав на занятия, не находила в мастерской ни одной души.
Видя все это, я несколько раз просила устроить производственное совещание, но оно под разными предлогами не собиралось.
Не находя поддержки в дирекции академии, я решила из академии уйти. Довела занятия до конца декабря и в январе 1936 года подала просьбу об освобождении меня от преподавания, потеряв всякий интерес к работе в академии. Вслед за мной ушел Е.Е. Лансере, Н.Э. Раддов и несколько раньше — художники К.Ф. Юон и М.С. Федоров — все те, кто был приглашен И.И. Бродским.
В октябре 1934 года начала писать маслом посмертный портрет Сергея Васильевича, на котором он изображен в лаборатории сидящим перед столом с химическим прибором. Это был мой первый портрет, писанный по фотографии.
Лицо почти в профиль. Писала портрет довольно долго. Окончив, передала его на Опытный завод, ныне преобразованный во Всесоюзный научно-исследовательский институт синтетического каучука имени академика С.В. Лебедева (ВНИИСК).
Первое лето без Сергея Васильевича я провела в Детском Селе, в нашей квартире, но мне жить там было тяжело.
Работала мало.
Сделала только одну более или менее значительную акварель «Вид на Александровский дворец и пруд», приобретенную впоследствии Русским музеем.
До конца лета я не дожила и уехала с моим другом Клавдией Петровной в Коктебель к Марии Степановне Волошиной, рассчитывая, что там я найду какое-нибудь душевное успокоение. Но и там не нашла его…
В память Сергея Васильевича были намечены следующие мероприятия: 1. Сооружение памятника на его могиле. 2. Установка бюста в лаборатории. 3. Издание сборника всех его трудов. 4. Постройка лаборатории его имени. Не говорить об этом я не могу, так как во всех этих мероприятиях принимала самое горячее участие.
Я стремилась первым делом поставить надгробный памятник, исполнение которого было поручено Матвею Генриховичу Манизеру. Мне много раз приходилось встречаться с ним. Беседуя и обсуждая дела, волнуясь от возникавших затруднений и помех, я всегда встречала в нем энергичного, целеустремленного художника и доброго, умного человека. Только благодаря его энергии памятник и бюст его работы были исполнены в первый же год после смерти Сергея Васильевича.
Бывая в мастерской М.Г. Манизера, я часто заставала его в рабочем облинявшем комбинезоне, который по окраске приятно сочетался с тоном лица и фоном стен и со скульптурными произведениями. И я написала маслом поколенный портрет Матвея Генриховича на фоне его мастерской[155].
15 июля 1935 года я и Клавдия Петровна уехали на лето в колхоз «Тревога», недалеко от городка Невель. Там поселилась моя сестра Софья Петровна с мужем, дочерью и внуками.
Из новизны впечатлений я решила ночевать на сеновале.
Вся окружающая обстановка была для меня необычна. Большой сарай с высокой соломенной крышей шатром. Кругом волны душистого сена. Я укладывалась в глубокую ямку, как в люльку, мягкую, теплую и душистую.
Лежа в ямке, старалась не двигаться, иначе веточки сена падали с краев моей душистой люльки и кололи меня.
Смотрела наверх, на балки крыши, на перекладины, по которым слоями уложена солома. Она нежно поблескивала золотом в сумерках сарая. Между ее рядами были небольшие прорывы. В них виднелось небо.
Вокруг сарая понемногу заканчивался трудовой день. Старуха привела домой черную корову. Закрыла ворота рядом с сараем на задвижку.
Старый пес с поседевшей мордой и умными карими глазами, с видом исполненного долга (он только что обошел оберегаемую им усадьбу, где нужно, полаяв), улегся калачиком здесь же на сене.