В конце 1932 года в Ленинграде открылась юбилейная выставка картин и графики. Сначала я не хотела в ней участвовать, но мысль, что смогу мои вещи увидеть рядом с другими, проверить себя, подтянуться, очень меня соблазнила[140].

Картин было огромное количество, около двух тысяч, и художников участвовало больше трехсот пятидесяти. Весь низ Русского музея был занят выставкой.

Из ленинградских художников Тырса, Владимир Лебедев, Головин, Кустодиев, Малевич, Филонов[141] и я имели отдельные комнаты. Я часто заходила на устраиваемую выставку. Первый раз видела Филонова и Малевича. У Филонова мне бросился в глаза непомерно большой лоб, крутой и круглый.

Комната, отведенная Малевичу, была загромождена пьедесталами, на которых художник распределял группы белых кубиков. Он много раз их переставлял, точно играл в игрушки.

Хочу упомянуть тех художников, картины которых на меня произвели наибольшее впечатление, в то же время не претендуя на верность моих впечатлений и суждений. Натюрморты И.И. Машкова сначала мне понравились своей свежестью и как бы бодрым реализмом. Первый раз я их видела вечером, но, когда посмотрела их днем, они мне менее понравились, а через несколько дней — еще меньше. Резкие, яркие краски, которыми художник писал натюрморты, не были согласованы между собой. Каждая кричала по-своему, составляя разноголосый хор. И несмотря на яркость красок, колорита в вещах Машкова не было, не было и воздушной перспективы, а также общего объединяющего тона.

Хороши сильные, сочные картины А.А. Рылова.

Еще нравился художник Лентулов со своими акварелями. Свободный широкий мазок и приятный тон вещей.

Творчество П.П. Кончаловского я ценю и люблю. Но его большая вещь, изображавшая купание красноармейцами коней, мне совсем не понравилась. После Микеланджело и Леонардо да Винчи неосторожно и рискованно брать такую тему[142].

Конечно, ценнее всех на выставке был, по-моему, Александр Яковлевич Головин. Он огромный мастер. Сильный, тонкий, без малейшей слащавости и выверта. Вот живопись его портретов я нахожу несколько графичной. Так хочется для его портретов свободного, легкого мазка. После Головина второе место, по моему мнению, надо отдать Петрову-Водкину. Он занимал огромную стену в большом зале, и вполне заслуженно. Есть вещи превосходные. Прежде у него вместо колорита была простая раскраска и часто безвкусная. Сейчас этот розовый тон, который был ему присущ, потемнел, стал полнозвучнее, мягче и убедительнее. Были отличные натюрморты.

Если быть откровенной, то я должна признаться, что творчество Петрова-Водкина никогда не было мне близко, но я признаю за ним его большое дарование[143]. Я не знаю из наших художников никого, кто бы так тонко и глубоко мог передать материнство. Это был художник, которого увлекала декоративная, стенная, церковная живопись. Жаль, что его художественный путь так сложился, что не дал ему возможности творчески проявить себя во всю широту и глубину.

Художник Дейнека меня заинтересовал. Его «Оборона Петрограда» хорошая вещь. Есть в ней ритм, движение. Еще его недурная вещь «Кросс». Хорошо переданы бегущие спортсменки. Но фон непонятен: вертикально поставленная земля и дорога, и с обеих сторон голубовато-серые полосы. Что они изображают — не знаю. Остальные его вещи нехороши. Но в общем, художник сильный и даровитый[144]. Еще многое мне на выставке нравилось, но ведь всего не перескажешь.

Познакомилась с художником-гравером Владимиром Андреевичем Фаворским[145]. Он высокий, с длинной седеющей бородой. Какая-то нежность, искренность и доброта проглядывают в каждой его черте.

Он как-то вечером собрался ко мне. Пришли с ним вместе Андрей Дмитриевич Чегодаев[146], Петр Евгеньевич Корнилов, Константин Евтихиевич Костенко и Елизавета Сергеевна Кругликова. Смотрели мои альбомы гравюр. Я подарила на память В.А. Фаворскому «Павловский пейзаж» и «Вид с Троицкого моста», Чегодаеву — «Фьезоле». Фаворский мне подарил книжку Льва Толстого «Рассказы о животных» с его гравюрами, которые превосходны — первый сорт…[147]

Для меня эта выставка имела огромное значение. С одной стороны, такой художник, как Головин, давал образцы мастерских вещей. В то же время ряд художников слабых, но с каким-то, хотя порой и необоснованным, дерзанием. И вот это дерзание, молодое и даже неудачное, очень полезно старым, установившимся художникам. Оно их теребит, не дает стоять на месте, как-то помогает находить дальше свой путь, помогает говорить новые слова. Да просто молодит!