Близко от перил балкона подымались вверх черные стволы двух раскидистых ясеней, которые зеленым шатром из мелких узких листьев осеняли балкон. Здесь же росла старая липа, а дальше шли разлапистые клены.
В 1931 году правительство подарило Сергею Васильевичу автомобиль. Помимо удобства и сохранения сил и времени, машина предоставляла ему возможность в каких-нибудь полчаса перенестись куда угодно за город. Сергей Васильевич научился управлять автомобилем, выдержал экзамен на водителя и нередко сам правил машиной, когда мы ездили в Детское Село. Это ему доставляло большое удовольствие, а мне это было немного утомительно. Я не могла не следить за его управлением, иногда, не выдержав, ему спешно говорила: «Сережа, давай сигнал. Что же ты не даешь сигнала! Не так круто поворачивай!» и т. д. Сергей Васильевич и Иван Емельянович (шофер), сидевший всегда рядом с ним, только отшучивались и трунили надо мною.
«…B четыре часа выехали в Детское Село. Температура -12°. Сильно метет. Налетают порывы бешеного ветра. Меня укутывают с ног до головы. Иван Емельянович сразу заявляет, что Сергею Васильевичу не придется сегодня править. По городу ехать было еще сносно. Мостовая — голые камни. Снег смело на одну сторону, и даже завалило местами тротуар.
Выехав за город — вот когда мы попали в переделку.
Ветер, как сорвавшийся с цепи зверь, дул с северо-востока и перегонял через дорогу потоки сухого мелкого снега, который с шуршанием перекатывался в поле. Ничего не было видно впереди.
Возы, автобусы, грузовики выскакивали неожиданно перед самой нашей машиной, и каждую минуту на нас кто-нибудь мог налететь и раздавить, или мы могли наскочить на кого-нибудь. Было опасно. Я сидела, притаившись, и только одного боялась, как бы Сергей Васильевич или Иван Емельянович не решили повернуть обратно. Уж очень люблю, когда природа проявляет темперамент.
Грозу, ливень, град, метель — все я люблю, и находиться в этом люблю, а не только смотреть из окна.
Иногда целая туча снега неслась нам навстречу и яростно обдавала машину. Несколько мгновений ничего не было видно, а потом вдруг перед нами ветер оголял дорогу, унося порывами снег. Закрытая машина внутри была засыпана снегом: с такой силой ветер загонял его в малейшие щелки.
Какое-то бешенство происходило вокруг. „Ву…ву…ву“ — а иногда — „…и…и…и“ (тогда становилось страшно) — так выла, визжала и стонала буря. Телеграфная проволока резко звенела, прибавляя к вою бури свою высокозвенящую ноту.
Иногда мелькала одинокая, угрюмая фигура человека со спрятанной в плечи головой, с одеждой, прильнувшей от ветра к ногам. Иногда взлохмаченные лошаденки понуро тащили кладь. Такая была густая белая муть в воздухе, что избы деревень по обеим сторонам дороги не были видны, и казалось, что едешь где-то в бесконечном пространстве. Приходилось все время подавать сигнал, а он, как нарочно, терял голос — в него набился снег.
Особенно было и скучно и неприятно, когда приходилось ждать у шлагбаума прохода двух встречных поездов. Снег бешено кружился, и все кругом было одинаково бело. Мы молча сидели, ожидая поднятия шлагбаума, и казалось, что мне все это снится, так все было нереально вокруг. Только вой и визг бури вызывал в сознании чувство реального.
Не доезжая Египетских ворот, мы застряли в сугробе. Пришлось откапываться лопатой, да и в Детском Селе, по улицам, с трудом мы пробирались между наметанными сугробами. В конце концов приехали…»
Дорога от Ленинграда до Детского Села доставляла нам огромное удовольствие. Мы видели окружающий пейзаж в разное время дня и в разные месяцы года. Вся природа кругом была такая родная и близкая. Приходила весна. Мы наблюдали, как шла борьба между зимой и весной, весна одолевала, яркое солнце ей помогало. Кругом журчали ручейки, пробираясь между прошлогодней белесоватой травой. Стройные деревца с еще оголенными ветками рисовались тонко на бледно-голубом небе и отражались в ручейках. И как неожиданно и странно издали нам показалось, что на фоне еще бледной, едва проснувшейся природы цветут пышные кусты розовых и белых гортензий, красных пионов и других великолепных цветов.
Подъехав ближе, мы увидели, что это просто-напросто выстиранное разноцветное белье, которое сушится, надетое на окружающие кусты, а вдоль бегущего ручья женщины, стоя на коленях, усердно стирают белье. За их спинами виднелся темный ряд деревенских домиков. Я просила остановить машину и сделала довольно подробный и точный рисунок, который по приезде в Детское я доработала красками…
Однажды, проезжая по дороге, идущей по высокому косогору, между Нижним Пулковом и поселком Большое Кузьмино, увидели на дороге, в снегу, видимо, заблудившегося крота. Мы взяли его на руки, чтобы хорошенько рассмотреть. Он был в густой бархатной шубке темного, почти черного цвета. Лапки его очень напоминали человеческую кисть руки с крепкими пальцами ярко-розового цвета. Такого же цвета была его вытянутая мордочка, напоминавшая поросячий нос. Глаза были почти незаметны. Отыскав на косогоре сухое место без снега, пустили его на свободу.
Редко проезжали мы по этому косогору не останавливаясь. Часто выходили из машины, чтобы или полюбоваться сверху видом на Ленинград, широко раскинувший свои улицы и площади, или располагались на траве, на солнышке, и слушали жаворонков, которые звенели высоко над землей.
Живя в Детском, мы много гуляли. У нас были любимые места, любимые деревья и дорожки.
Сергей Васильевич порой останавливался, восхищаясь то оттенком листвы на деревьях, то рисунком веток березы или перилами какого-нибудь мостика. Он говорил мне: «Да зарисуй ты мне это, посмотри, какая красота».
Мы очень любили Пушкина — нашего великого поэта, и поклонялись ему. Когда приезжали в Детское Село, первым делом Сергей Васильевич говорил: «А теперь мы пойдем поздороваться с Александром Сергеевичем», и мы шли в Лицейский сад к памятнику Пушкину. Обходили его кругом, громко читая стихи, начертанные на сторонах гранитного пьедестала. Последними всегда читали: