Вечером ходили на верхнюю дорогу к Аджарским горам, и Сергей Васильевич нес мою большую деревянную доску с наклеенной на ней бумагой. Эту доску дала бабушка, которая на ней месит тесто.
Я с восторгом работала, а мой терпеливый спутник сидел возле и вырезал из клиптомерии ножик для разрезания бумаги. Акварель хороша, только далеко не окончена».
«…Вчера ходила одна в горы. Начала этюд, и такая была жуткая красота в небе, что я сгорала от желания сидеть и все смотреть на нее, или бежать домой, от страха опять вымокнуть.
Хорошо, что не испугалась. Грозные тучи куда-то уползли, и небо покрылось серыми, более светлыми, через них проглядывало солнце. Тучи двигались, и с ними двигались солнечные пятна и темные тени. Трудно описать такую дивную солнечную красоту! То освещались холмы, которые начинали гореть блеском зеленых, красных, черноватых пятен. Белые, вымазанные стволы фруктовых деревьев нежно белели. То холмы покрывались тенью, точно черным вуалем, и лучи солнца падали в мрачные ущелья и рвы, пронизывая своими лучами темную их глубину. Картина природы все время менялась: где сейчас был яркий свет, через мгновение на этом месте была тень. И какой яркий, сильный свет, и какая глубокая тень!
Преобладали сочетания всех оттенков зеленого цвета и всевозможные градации синих. Совсем перья павлиньего хвоста.
Ближе всего, на переднем плане, простирались чайные плантации. Темные кустики четко выделялись на кирпично-красной земле. Между ними мелькали люди, которые торопились окончить свою дневную работу перед наступающим дождем.
Все-таки, хотя кое-как, а успела окончить этюд и засухо прийти домой».
«…Днем Сережа ездил за билетами в Батум. Проводив его на поезд, пошла обратно не по рельсам (кратчайшая к нам дорога), а по шоссе вокруг.
Я сделала чудесную прогулку, но шоссе напетлило не менее четырех километров. Богатая, роскошная растительность. Мимозы свешивали свои ажурные, изрезанные, как тонкие ланцеты, длинные листья. Я дотрагивалась до них рукой, и они тотчас же начинали сворачиваться в трубочку.
Победно, высоко вздымали бананы свои ярко-зеленые листья. Точно огромные паруса, раскинулись они на солнце. Во рвах журчали ручейки. Изредка попадалась калитка среди проволочной ограды. От нее подымалась в тени густых деревьев обыкновенно каменная лестница. Но построек не было видно. Мне было немного жутко. Уж очень уединенно было на этом шоссе. Ни человека, ни повозки. Кроме пения и крика птиц и журчания капель воды, никакой шум не заглушал моих шагов. Присела на край водоема и заглянула в него. Оттуда выглянуло мое оживленное, веселое лицо, в широкой шляпе, с раскрасневшимися щеками.
Вечером А.Н. Грибов читал „Квадратуру круга“[119]. Пришли его слушать и Фаворские[120] и Ростовцевы. Ростовцев играл на скрипке, но мне грустно было его слушать. Долго не упражняясь, он технику утерял, фальшивил, но видно, что когда-то играл хорошо».
«…Сегодня я не работала. Сидели с Сережей с книжками недалеко от дома, на склоне холма. Было чудесное небо с вуалями дождя над морем. Иногда ветерок приносил, нагоняя на нас, легкий дождь, и теплые, мелкие капли обдавали наши лица нежной лаской».
«…Утром делала акварель для Алексея Николаевича Грибова — скала, где он каждый день жарился на солнце.
Вечером я не работала. Вместе с Сережей на верхнем шоссе собирали образцы земли и глины. Все эти глины положили в ящик и отправили в Ленинград. Этот материал нужен был мужу для его научных исследований. Вечером Грибов читал „Универмаг“ — пьесу Валентина Катаева».
«…Ходили в Чакву. Я рисовала купающихся буйволов. Трудно было их рисовать. Это спокойное, грузное животное очень оживляется в воде.