В конце мая 1936 года я окончила портрет Наташи Габричевской. Мне очень хотелось передать ее молодость и красоту, но моя работа меня не удовлетворила. Я делала величайшее усилие, и все мне казалось не то, нехорошо, неубедительно.
Неужели пришел предел моему творчеству, думала я. Тогда надо остановиться и прекратить работу — провести последнюю черту! Если бы жив был Сергей Васильевич, он помог бы мне разобраться в этом. Он всегда был строг и требователен к моему искусству. Он так хорошо меня понимал. Он был правдив и беспощаден, и у него хватило бы мужества сказать мне: «Больше не работай!»
Так я думала, работая портрет Наташи Габричевской. Она сидит в белом платье, в маленькой светлой шляпе, с темной узенькой лентой. Портрет получился свежий и яркий, и все-таки он меня не удовлетворял…
Во время пребывания Габричевских в Ленинграде много времени я проводила в их обществе. Помню, как несколько раз ездила с ними на Острова, которые так любила.
Когда-то, очень давно, я и Сергей Васильевич посадили несколько дубков на Каменном острове, недалеко от Каменноостровского театра. Здесь на открытой травяной площадке, под взрослыми дубами, мы посадили несколько проросших желудей. В последующие годы нам казалось, что они принялись, но, когда я хотела показать их Габричевским, я ничего не нашла, дубков наших не было.
В ноябре месяце 1936 года тяжко заболел мой большой друг Владимир Яковлевич Курбатов. Я всегда считала его человеком очень одаренным, хорошим химиком и образованным искусствоведом. Его замечательные два томика «Путеводителя по Петербургу — Ленинграду» никогда не потеряют своего интереса.
Когда организовался редакционный комитет по изданию научных трудов Сергея Васильевича, то Владимир Яковлевич был приглашен в члены этого комитета. Он принял большое участие в издании научного сборника и помогал также мне советом в обсуждении иллюстраций этого издания.
Заболев, он был помещен в клинику для усовершенствования врачей, где ему была произведена тяжелая операция. Когда он стал немного поправляться, побывав у него, я решила в клинике написать его портрет. Получив разрешение от заведующего клиникой, я привезла подрамник с натянутым холстом и ящик с красками и в несколько сеансов сделала его портрет.
Портрет, кажется, удался[166].
Несмотря на осень, я стремилась каждый день погулять и, конечно, шла на набережную полюбоваться простором воды и неба.
Помню, как однажды был мрачный день. Дул сильный ветер. Вода поднялась и залила нижнюю площадку набережной, где часто сушатся сети и рыбаки-любители удят рыбу. Смотрела выгрузку с барж. Набросала этюд с натуры «Выгрузка на Неве кирпича» и мечтала с этого этюда сделать законченную вещь. Мне очень нравилось сочетание сизо-серого воздуха, лиловатых туч, рыжекрасных тонов кирпича. И я исполнила мое намерение, но только через несколько лет. В данное время она находится в Художественной картинной галерее города Калинина.
Участвовала на выставке видов Испании. Для этого приводила в порядок мои старые этюды Испании. Дала четыре этюда Сеговии и три этюда окрестностей Толедо.
По просьбе Союза художников дала на выставку-аукцион в помощь испанцам две акварели: «Голландия. Лейден» и «Вольер в Павловске». В момент открытия выставки мои обе вещи были проданы[167].
В ноябре месяце Николай Александрович Морозов долго хворал, лежал в постели. Я его часто навещала.
Возила ему несколько химических книг из библиотеки Сергея Васильевича. И вот по какому поводу: мне не раз Сергей Васильевич указывал на несколько научных книг своей библиотеки, говоря, что эти книги переплетали ему шлиссельбургские узники очень давно, в 90-х годах прошлого столетия, когда он был еще студентом. Тюремный врач Безродный, сочувствовавший узникам, привозил им книги, собирая их под предлогом сдачи в переплет.
Я об этом как-то рассказала Морозову, и он мне ответил, весело воскликнув: «Если это были химические книги, то, наверное, переплетал их я, никто, кроме меня, не интересовался химией». Я свезла ему эти книги. И действительно, три из них были переплетены собственноручно Николаем Александровичем, когда он сидел в крепости. С ласковой улыбкой, лежа в постели, он долго держал их в руках, вспоминая прошлое.
Зимою 1937 года опять приезжал из Москвы Евгений Евгеньевич Лансере, мой старинный друг. Тотчас по приезде он звонил мне. Меня всегда трогало его внимательное и ласковое отношение. Видимо, жалея меня в моем одиночестве, он всегда старался расшевелить меня и развлечь в моей апатии и депрессии.
Мы посетили Русский музей. Полюбовались на произведения Валентина Александровича Серова, на его серовато-серебристые краски, такие тонкие и гармоничные…
Были на генеральной репетиции оперы «Царь Салтан» в постановке художников И.Я. Билибина и А.В. Щекатихиной. Постановка талантлива и красочна. Костюмы в стиле иконописного лубка. Много позолоты. Царь Салтан показан несколько карикатурно, но типично и остро. Публика, переполнявшая театр, с большим интересом и одобрением слушала и смотрела[168].
В марте 1937 года я ездила с Морозовыми в Пулково (в первый раз). Николай Александрович хотел мне показать обсерваторию. Познакомилась с их большими друзьями — профессором-астрономом Тиховым и его женой. Он показал нам обширную библиотеку обсерватории[169] (37 тысяч томов и 50 тысяч брошюр астрономического содержания). Она была расположена чрезвычайно живописно вокруг центральной круглой башни. Видели старинную печатную книгу (1504 г.). Водили нас в комнату, которая называлась «Служба времени», и мы слушали тиканье и туканье находившегося там множества разнообразных часов, которые не имели завода, а их, не переставая, питал электрический ток. Видели огромный знаменитый телескоп. Все кругом так интересно и ново для меня.