В начале апреля доктор Мгебров настоял на том, чтобы я уехала в город Пушкин на свежий воздух. И так совпало, что с 1 апреля в Пушкин переехали в дом отдыха Морозовы. Мы каждый день видались и много вместе гуляли.
Когда я однажды пришла к Морозовым пообедать с ними в доме отдыха, я после обеда тихонько сбежала, заметив во дворе машину со всей аппаратурой для съемки звукового кинофильма.
Николай Александрович должен был сделать после обеда сообщение о Карле Марксе, и он, и все слушатели должны были быть засняты. Николай Александрович знал лично Карла Маркса[179].
Я, как всегда, когда попадала в большой круг людей, начинала томиться и скучать и при малейшей возможности сбегала.
Так и здесь, несмотря на настояния Ксении Алексеевны, я выбрала удобный момент и скрылась. Черта с детства — уходить от людей. В отдельности я каждого люблю, а как только людей много — мне утомительно, и я ухожу в одиночество.
28 апреля мне привезли из города сигнальный номер сборника научных трудов Сергея Васильевича.
Наконец-то осуществилось мое горячее желание. В большом волнении держала в руках я эту книгу и думала: «Вся его жизнь улеглась в эту книгу, и какая жизнь! Полная страстью к науке, смелых дерзаний и безудержной работы…»
Сегодня, 5 мая, в лаборатории имени Сергея Васильевича в моем присутствии был установлен его бронзовый бюст моей работы. Гранит на пьедестале очень красив. По серому, с мелкой рябью, фону крупные, наискось проходящие темные, черноватые разводы. Пьедёстал был сделан по моим чертежам.
Я очень опасалась, как выйдет пьедестал и как подойдет бюст к этому помещению по своим размерам и стилю. Вышло все очень красиво, изящно и просто. Я довольна, верно угадав в своих расчетах соотношение размера комнаты к величине пьедестала и бюста.
Наступило лето.
В начале июня уехала с Морозовыми в «Борок». С нами поехала молодой врач, очаровательная Серафима Михайловна Капица[180]. Я уже многое писала о своем пребывании в «Борке». Второй год был похож на первый. Только на второй год в большом их доме поселилась группа московских зоологов, которые приехали с детьми и всеми домочадцами. Мы познакомились, они мне были очень приятны. Часто по вечерам они приходили к нам, в наш дом. Это были всесторонне образованные люди. Нашлось много общих интересов, и, как только мы встречались, затевались оживленные, бесконечные беседы. Я мало работала.
Погода в то лето стояла чрезвычайно жаркая, и этим я объясняла мою нетрудоспособность,-
В доме душно и жарко, так как он окружен высокими деревьями, в комнатах темно, и трудно в них работать. Только в одном окне из спальни видно было свободное небо, и перед этим окном я устроилась писать большой портрет Николая Александровича, о котором я уже говорила.
Часто по вечерам я делала одинокие прогулки, что очень любила. Шла обыкновенно по дороге, ведущей к месту бывших каменных ворот (они сейчас разобраны). Вдоль дороги, в 4 ряда, росли березы, которые при заходящем солнце бросали на нее тени. Дорога заросла травой, и бесчисленные цветы пестрели в ней. Я любовалась красавицей дремой, аграфеной-купальщицей, иван-да-марьей, клевером, куколем и сотнями других.
Дорога тянулась по лугам и пашням не меньше километра. Возвращаясь назад, я поворачивала налево, на другую дорогу, идущую между полями клевера, картофеля и спеющей ржи. По краю дороги росли большие рябины с ярко-красными спеющими гроздьями ягод. Два раза дорога опускалась в короткие низины, и деревня Григорово, которая была передо мною, два раза исчезала из виду, точно сквозь землю проваливалась, а потом опять, когда дорога подымалась, постепенно деревня вырастала.
Я часто садилась на траву. Совсем близко перед моими глазами шевелились стебли овса на фоне вечернего неба. Своим нежным, темным силуэтом они казались какими-то неведомыми большими растениями. Колосинки на тонких нитях непрестанно колебались от дуновения теплого, ласкового ветра. Вдали виднелись дома деревушки и группа деревьев старого «Борка». Изредка мягко доносилось мычание коров, блеяние овец и голоса возвращавшихся с сенокоса. Но это не нарушало близкой тишины, она была еще глубже на фоне смягченных, отдаленных звуков.
Запомнилась мне одна встреча, которая оставила во мне живое впечатление.
Однажды утром, встав раньше Морозовых и проходя тихонько через столовую, я неожиданно встретила незнакомого пожилого человека, который при виде меня подошел и назвал себя. Он был большого роста, лицо по чертам выразительное, свежее, загорелое. На нем была русская рубаха и сапоги до колен. Когда я назвала свою фамилию, он спросил, не являюсь ли я родственницей автору одной небольшой книжки, которую он незадолго до этого прочел. Когда он узнал, что я автор этой книжки, он меня ласково обнял, а книжку стал очень хвалить. Это был старый литератор, работавший много лет в периодических журналах, — Золотарев Алексей Алексеевич[181]. Он был старинным другом Николая Александровича и пришел пешком из города Мологи, где постоянно жил. Был он живой, интересный человек, и с ним приятно было побеседовать. Он прожил несколько дней и так же внезапно ушел пешком домой…
Однажды, уже в августе, мы всей компанией отправились на Волгу. Был жаркий день. 5 километров прошли незаметно. Когда пришли на Волгу, быстро спустились вниз, вброд перешли затоны и перебрались на ее чудесный светлый песчаный бережок. Там дул такой упоительный свежий ветер.
Мужчины развели огонь, вскипятили воду и, сидя по-турецки, пили чай и закусывали. Когда я легла на песок, то легкий ветерок, срывая на ходу мелкие песчинки, щекотал мне шею, лицо и руки. Еще несколько раз мы проделывали эту упоительную прогулку…