Я положил цветочки, поклонился и помчался в Ленинград. Мне предстоял еще большой участок пути, а уже вечерело.

В Большом театре каждое наименование спектакля имеет свою контрольную книгу (своего рода вахтенный журнал). В ней всегда записывалось все, что касалось спектакля: кто исполнял, кто дирижировал, кто страховал. Если спектакль задержали, то обязательно должно быть указано, как надолго и по какой причине. Все возможные ЧП тоже обязательно указываются в этой книге. Кроме этого в контрольной книге есть место для замечаний по спектаклю дирижера или режиссера. Эти замечания обязательно распечатывались, вывешивались на стене оперной канцелярии для всеобщего ознакомления, и копия отдавалась в руки исполнителям. Так вот, после моего конкурса в Мюнхене в контрольной книге по спектаклю «Севильский цирюльник» 27.11.1966 года, в котором я пел графа Альмавиву, Борис Эммануилович Хайкин, дирижировавший спектаклем, записал в мой адрес: «Поздравляю Дениса Королева с заслуженным успехом на международной арене. Особенно было приятно, что вместе со славой, артист не привез нескольких новых фермат, а также пренебрежения к музыкальным подробностям, которые ему по-прежнему дороги. За что большое спасибо! От души желаю Денису Королеву новых успехов. Борис Хайкин». Я хочу немного пояснить. Народные артисты прошлого, особенно тенора, очень часто злоупотребляли ферматами. Они их ставили, где только захотят, тем самым любуясь своим голосом. А то, что при этом, рассыпается музыка и искажается смысл, их не волновало. А Борис Эммануилович, как очень большой музыкант, всегда очень болезненно относился к таким антимузыкальным явлениям, хотя поделать с этим ничего не мог. Вот поэтому он меня и поблагодарил за отсутствие новых фермат. Я тоже очень не любил нелогичные ферматы, которые только останавливают музыку, останавливают динамику действия. Поэтому я всегда внимательно следил за музыкальным текстом.

Согласно условиям конкурса я должен был быть три раза приглашен на концерт в Мюнхен. В ноябре месяце этого же года я ездил в Мюнхен на концерт. Он проводился в том же здании, в том же зале, где проходил конкурс. Пресса отозвалась так:

К сожалению, из трех концертов в Мюнхене, которые были запланированы по условиям конкурса, мне удалось спеть только один. Причина? Есть такие люди, я их называю «заботливыми», которые очень любят «позаботиться», чтобы вы никуда не поехали, чтобы вам чего-то не досталось и т. д. Так вот эти люди «позаботились», чтобы я больше в Мюнхен не ездил. Но они этим не ограничились. В условиях конкурса так же было написано, что получивший на конкурсе первую премию автоматически приглашается на Фестиваль в город Зальцбург. Это очень важный и известный фестиваль, куда съезжаются почти все импресарио мира. Другим словами, это мировая ярмарка певцов и музыкантов. Если там певец прошел хорошо, ему обеспечены многочисленные контракты. Немцы – люди педантичные, что обещали, обязательно выполнят. В Госконцерт на меня пришел вызов с приглашением на фестиваль, но… опять обо мне «позаботились» и меня не пустили. Притом узнать, кто эти «доброхоты» просто невозможно. Не думайте, что это касалось только меня молодого артиста? Отнюдь. «Заботливые» – всегда на посту! Был случай с Борисом Александровичем Покровским. В театр на него пришло приглашение на постановку оперы в западном театре. А вместо него поехал… И. М. Туманов. Спустя некоторое время директор этого театра встретился с Б. А. Покровским и высказал ему свои претензии. В ответ Борис Александрович недоуменно сказал: «А я и не знал ничего о Вашем приглашении». «Позаботились». В то время мы сами не могли поехать за границу, как это можно сделать сейчас. Нас посылали. А вот поедешь или нет, это решают «дяди или тети» из Госконцерта.

После победы на конкурсе меня стали приглашать в различные концерты и на гастроли. 24 января 1967 г. в зале Кремлевского дворца съездов состоялся концерт оркестра Русских народных инструментов Всесоюзного радио и телевидения под руководством В. И. Федосеева. В этом концерте я спел с оркестром русскую народную песню «Соловьем залетным» и «Вторую песнь Алеши» из оперы Гречанинова «Добрыня Никитич». Я много пел в сборных концертах Москонцерта. На концерт можно было приходить со своим концертмейстером, но не всегда. Иногда, когда бюджет концерта этого не позволял, приходилось петь и с так называемым «дежурным концертмейстером» из Москонцерта. Однажды мне сказали, что аккомпанировать мне на концерте будет Д. В. Ашкенази. О нем я слышал очень много хорошего. Кроме того, я знал, что он отец Владимира Ашкенази, в то время уже известного пианиста, прекрасного музыканта, который уехал к семье в Англию. Впоследствии он стал и не менее знаменитым дирижером. Мне было очень интересно познакомиться с Д. В. Ашкенази. Концерт был в Колонном зале Дома союзов. Познакомили меня с ним непосредственно перед выходом на сцену. Давид Владимирович поинтересовался, что я пою. Я дал ему ноты. Он внимательно посмотрел ноты двух романсов, а на третью итальянскую песню «Скажите девушки, подружке вашей…» он сказал: «Ну, это-то я знаю».

Я слышал, что он высококлассный профессионал, поэтому не сомневался. И вот мы вышли на сцену. Спели один романс, спели другой. Все замечательно. Наконец начинается «Скажите девушки». Там есть довольно продолжительное вступление. И вдруг я слышу это вступление с совершенно неожиданными, но потрясающими по красоте гармониями. Это было так здорово! Я просто заслушался, и всю песню пропел на автомате, больше слушая, что там творит Ашкенази. Такого аккомпанемента я больше никогда не слышал. После выступления я его, конечно, поблагодарил и выразил свое восхищение. Он только улыбнулся.

Не могу не остановиться на двух цехах Большого театра. Это цех гримеров и цех костюмеров. Это были две «няньки», которые следили за тем, чтобы мы – артисты – на сцене выглядели красивыми, причесанными, и хорошо одетыми. Надо отдать им должное, они эту работу выполняли очень прилежно. Оба цеха имели большое количество работников (недаром назывались цехами). В гримерном цехе были не только те, кто артистов гримировал, но и те, кто шил или готовил парики. Кроме того, в Большом театре гримеры сами готовили грим различных цветов, и таких оттенков, которых ни в одном другом театре больше не было. Я помню, как приезжала одна певица из Новосибирского театра оперы и балета и через зам. директора выпросила некоторое количество грима различных нестандартных цветов.

Гримировать актеров допускались не все. К определенным певцам были, пусть и неофициально, но прикреплены «свои» гримеры и костюмеры. И это правильно. Чтобы сделать хороший грим, надо хорошо знать лицо, которое гримируешь. У каждого лица есть свои особенности, свои недостатки. Недостатки нужно скрывать, а достоинства подчеркивать. Да и мы, певцы, чувствовали себя более спокойно, когда нас гримировали «наши» гримеры. У меня был один случай, когда меня гримировал гример, никогда ранее со мной не работавший. Он был нетрадиционной ориентации, и этого не скрывал. Так вот, он меня так загримировал, будто я женщина. Розовый оттенок лица и все подводки были женскими. Ну, просто кукла Барби. Вероятно, ему нравилось меня видеть таким. Это было один раз, или, как говорит в таких случаях мой друг: два раза – первый и последний. Больше я просил его ко мне не назначать. С костюмерами было проще. Прикрепленные к солистам костюмеры знали, как нас одеть. Они знали все особенности, где и как надо были прихватить ниткой то, или иное место, чтобы певцу было удобно. Одним словом, об этих цехах у меня осталось очень хорошие воспоминания.

Мне часто приходилось выступать и с коллективами Всесоюзного радио. Я очень любил петь с Эстрадно-симфоническим оркестром Всесоюзного Радио и Телевидения, под художественным руководством Народного артиста СССР Юрия Васильевича Силантьева. Сейчас этому оркестру присвоено имя Ю. В. Силантьева. Юрий Васильевич был прекрасный музыкант, а оркестр был вышколен до самых высших оценок. С этим оркестром я много пел советских песен. Юрий Васильевич меня любил. Как он один раз сказал, что «ему со мной всегда спокойно». Он знал, что я не позволю себе какой-нибудь неожиданности в музыке, которая всегда заставляет вздрогнуть дирижера. Часто я выступал и с оркестром русских народных инструментов Всесоюзного Радио и телевидения. Первое время художественным руководителем оркестра был В. И. Федосеев, а потом его сменил Н. Н. Некрасов. С этим коллективом я много пел в концертах и записывал в Доме звукозаписи (ДЗЗ), в основном русские народные песни. В настоящий момент этот оркестр носит имя Н. Н. Некрасова.

В начале 1967 года мои друзья познакомили меня с молодым ученым, работавшим в Институте химической физики АН СССР. Звали его Дмитрий Пащенко. Мы как-то очень быстро сдружились. Он познакомил меня со своими коллегами тоже молодыми учеными. Некоторые из них уже имели степень кандидата наук. Я часто приглашал их на свои спектакли, а они меня на свои интересные вечера и вечеринки. Дима с детства был хорошо знаком со знаменитым ученым физиком-ядерщиком Георгием Николаевичем Флёровым. Его называли одним из отцов нашей атомной бомбы. Очень долгое время Георгий Николаевич был засекречен. У него была масса званий: он был академиком, Героем Социалистического труда, дважды лауреатом Сталинской премии и лауреатом Ленинской премии. Позднее, в честь Георгия Николаевича за заслуги его перед наукой, недавно открытый 114 элемент таблицы Менделеева был назван Флеровий. И в Москве одну из улиц тоже назвали «улица Академика Флёрова». Через Диму и я тоже познакомился с Георгием Николаевичем. Он пригласил нас с Димой к нему в Дубну, где он жил и работал.

И вот мы поехали в город Дубну. Жил Флеров в небольшом особнячке, конечно, со всеми удобствами (тогда за городом это было редкостью). Мы там пробыли около 10 дней. Было лето, и мы ходили купаться на Волгу. (Дубна стоит в верховьях Волги). Но главное, по вечерам были очень интересные беседы с Георгием Николаевичем. Это был очень интересный, очень мягкий, интеллигентный человек, говоривший тихим, спокойным голосом. Никогда он не навязывал своего мнения. Но за ним чувствовалась такая сила знаний, что рядом с ним я ощущал невольную робость. Он нам много рассказывал интересных историй. Позднее, Георгий Николаевич с удовольствием приходил ко мне на спектакли, т. к. во время его засекреченности, он не мог себе позволить такое удовольствие. Как-то раз, уже зимой, мы с Димой и его женой, еще раз приехали к Георгию Николаевичу. И там мы придумали новый вид лыжных катаний. У Димы была «Волга». Мы к ней цеплялись на длинных фалах и ездили за машиной на лыжах. Конечно, мы не ездили по загруженным дорогам. Нет, мы нашли в поле дорогу, довольно укатанную, но без автомобильного движения. Во всяком случае, пока мы там катались, нам не встретилось ни одной машины. Мы с Димой менялись, кто за рулем, а кто гоняет на лыжах. Скорость доходила до 40 км/час. Дух захватывало, но было здорово.

19 марта 1967 г. В Кремлевском дворце съездов состоялся авторский вечер Т. Н. Хренникова. Вместе с солисткой Большого театра Заслуженной артисткой РФ Э. Е. Андреевой мы исполнили всю четвертую картину из оперы «В бурю», в том числе и «Колыбельную Леньки». Оркестром Всесоюзного радио и телевидения в то время руководил дирижер Юрий Аранович. С 10 по 19 ноября 1967 г. В Вене состоялся международный конкурс под названием «Ф. Шуберт и ХХ век». Параллельно с вокальным конкурсом, там проходил еще и фортепьянный конкурс. От Советского Союза было два певца: эстонец Мати Пальм и я. (Эстония в то время входила в состав СССР). Пианистов было трое: А. Наседкин, А. Майкопар и, простите, не помню фамилию третьего. Это был очень трудный конкурс. Фактически там было четыре тура, а не три, как обычно. Первые три тура – песни Ф. Шуберта, а четвертый тур должен был состоять из произведений композиторов ХХ века. Вот такой контраст. Недаром конкурс и носил такое название.

Да и в турах с Шубертом тоже были неожиданности. У Шуберта написано всего… около тысячи песен. Из них, по своему усмотрению, надо было выбрать 12 песен, которые я должен был предоставить в жюри. И на первом туре, когда уже стоишь на сцене, тебе из этого списка сообщают три песни, которые ты должен спеть. Подготовиться, настроиться заранее ты не можешь. Кроме того, концертмейстером был чужой человек, назначенный устроителями конкурса австриец. И еще был неожиданный и неприятный нюанс: в Москве, когда мы пели в классе, Гуго Ионатанович всегда называл песни по-немецки. Я так и привык, и уже знал, как по-немецки называется каждая песня. А на конкурсе песни, которые я должен спеть мне назвали на русском языке. Я был в полной прострации. Я не знал, не понимал, даже не мог себе представить, что это за песни. И спросить не у кого, пианист-то был австрийский. Что делать? Ну, думаю, заиграет пианист, и я по первым нотам постараюсь угадать. Так и получилось. Но нервов это, конечно, стоило много. Я спел все три тура, а потом еще надо четвертый, с современными композиторами. Пел я романсы современного композитора Кшенека. На конкурсе я получил вторую премию. Первую премию получил японский певец. Один из членов жюри сказал мне, что если бы я спел балладу «Кубок» Шуберта, которую спел японец, то первая премия была бы моя. Это очень длинная баллада, ее протяженность 25 минут непрерывного пения. Но трудность ее для меня была не в длительности пения, а в безумном количестве слов на немецком языке, которого я не знал. В классе я пел эту балладу, и она у меня хорошо получалась, но пел, глядя в ноты, подглядывая слова. Запомнить такое количество слов на чужом немецком языке было для меня практически невозможно. Или надо было готовиться за год до конкурса. И это еще сверх тех двенадцати песен, которых я тоже должен был петь на немецком языке. Ну, ничего, второе место тоже призовое. А самое главное, я обрел в своем репертуаре большое количество романсов Ф. Шуберта, которых в СССР слышали очень малое количество людей. Позднее в связи с конкурсом на фирме «Мелодия» я смог записать пластинку с романсами Шуберта. Потом я очень часто исполнял романсы Шуберта в своих сольных концертах. Пианист Алексей Наседкин получил Первую премию. Он играл великолепно. Я слышал его на Гала-концерте. После конкурса советское посольство решило нас – участников конкурса, свозить на экскурсию в город Зальцбург – на родину Моцарта. Нам сказали, что мы сможем посетить дом-музей Моцарта. Я много слышал о городе Зальцбурге, как о Мекке для всех музыкантов. От нашего посольства нам дали микроавтобус и сказали, что ехать надо 5 часов. Ну, ничего, мы молодые. Нам же это очень интересно. К сожалению, в микроавтобусе не хватило одного сидячего места, и именно мне. Я хотел сначала остаться, но мне предложили стул, обыкновенный канцелярский стул. Я подумал – дороги прекрасные, доеду и на стуле. Но я не представлял, какая это экзекуция. Это описать невозможно. Когда мы приехали, у меня болело все тело. Осмотрели мы музей Моцарта. Очень бедный музей, там почти нет экспонатов, только стены дома, где родился Моцарт. Мы все в один голос сказали, что из-за этого ехать 5 часов не стоило. Но мы не знали, что это еще не конец. Мы рассчитывали, что нам в Зальцбурге организуют ночлег. Но оказалось, что все мы очень наивные люди. Таким же наивным оказался и наш водитель, тоже предполагавший, что будет ночлег. Он долго возбужденным тоном переговаривался по телефону с кем-то из посольства, но результат был все равно один: надо возвращаться обратно (еще 5 часов) Когда мы вернулись, мы были счастливы, что, наконец, наши мучения закончились.

12 февраля 1968 года в Доме актера под рубрикой «Молодые артисты Большого театра» состоялся мой творческий вечер. Открывала вечер Ирина Константиновна Архипова. Я был первым из нашего театра, кто выступал под этой рубрикой в Доме актера. Вся программа состояла только из камерных произведений. Это были произведения Ф. Шуберта, Р. Штрауса, Римского-Корсакова, Рахманинова. В вышедшей вслед за концертом статье в газете «Советский артист» Н. Дугин писал: «Программа молодого певца, предложенная слушателям, несколько настораживала именно отсутствием оперных арий… К чести Королева, он уже с первых произведений захватил слушателей… Исполнение покорило отличной музыкальностью, умением передавать различные стили произведений, тонкой фразировкой и свободным владением голоса. Обращают на себя благородная манера исполнения, умение держаться на сцене».

Такой мой выбор программы объясняется очень просто. Я недавно приехал с конкурса Шуберта и был еще «теплый». С другой стороны, я пел много романсов Шуберта, которые в СССР были не очень известны, или просто не известны. Мне хотелось донести до публики красоты Шубертовских романсов и романсов Рихарда Штрауса, с творчеством которого в то время также были знакомы немногие.

Очень часто я принимал участие в концертах, которые проходили в кабинете Великой певицы прошлого А. В. Неждановой. Эти концерты проводились там с определенной регулярностью. Они занимали значительное место в музыкальной жизни столицы. Часто там выступали многие известные музыканты и певцы. Иногда эти концерты транслировались по Центральному телевидению.

21 марта 1968 года в городе Вильнюсе я пел в заключительном концерте декады литературы и искусства РСФСР в Литовской ССР. Из Российских певцов кроме меня была только Народная артистка РСФСР Г. А. Ковалева из ленинградского театра оперы и балета им. Кирова. Мы с ней спели по одному сольному произведению, а потом вместе спели дуэт из оперы «Травиаты». Дирижировал нам дирижер Р. Генюшас.

В том же 1968 году я подготовил и спел в Большом театре партию Юродивого в опере М. Мусоргского «Борис Годунов». Когда-то эту партию пел Иван Семенович Козловский, поэтому мне надо было не оплошать. Партия очень маленькая, но вокально очень трудная и очень неудобная. Пришлось ее впевать подольше. Мусоргский трактовал этот образ, как совесть народа. Юродивый был единственный, кто мог обличить царя, словами: «Нет, нельзя молиться за царя Ирода. Богородица не велит». И в дальнейшем Юродивый поет: «Лейтесь, лейтесь, слезы горькие, плачь, плачь русский люд, голодный люд». В 90-е годы, когда наша страна переживала труднейшие годы, мне во время пения этих строк казалось, что это поется про современный несчастный люд. В июне 1976 года Большой театр выехал на гастроли в Кировский театр (ныне Мариининский) в Ленинграде, где, в частности, была показана и опера «Борис Годунов».