Мне пора было уезжать, но я все тянул с отъездом: уж очень хорошо было находиться в прекрасной атмосфере товарищества, среди талантливых людей. В Ленинград я приехал на совещание молодых литераторов Северо-Запада. Мою первую книжку похвалили и рекомендовали меня в члены Союза писателей. Я с восторгом рассказывал Анатолию о писателях, которые поверили в меня: Вере Казимировне Кетлинской, Анатолии Пантелеевиче Соболеве, Радии Петровиче Погодине.

Приходил Арсений Сагальчик (это он опять пригласил Анатолия работать вместе), приходил Игорь Владимиров с Алисой Фрейндлих. Смеялись, рассказывали всякие истории, мечтали.

Какие были планы!

«Дядя Ваня»!

«Живой труп»!

Сагальчик опять заговорил об «Эрике Четырнадцатом»…

«Наконец-то Толя нашел свой театр, – радостно думал я. – Кончились его скитания».

Увы. Чем больше проходило времени, тем очевидней становилось, что творческие устремления руководителя театра и актера Солоницына идут по разным путям. Для веселой комедии с песнями и танцами, для остроумной западной пьесы или для современной лирической драмы нужны были не такие артисты, как Анатолий Солоницын. Специально поставить спектакль для Анатолия Владимиров не решался и поэтому занимал артиста в ролях случайных. Стало повторяться то же, что и в Свердловске, с той лишь разницей, что у Анатолия была одна любимая роль, которую он играл дольше, чем прежде играл Ивана Петровича в «Униженных и оскорбленных», – роль Виктора в «Варшавской мелодии» Л. Зорина.

Пьеса эта ставилась во многих театрах. И всюду она была гастрольной для ведущей актрисы театра. Вторая роль, Виктора, лишь помогала героине выглядеть во всем блеске.

Как правило, Виктор изображался эдаким «простым парнем», вполне симпатичным в юности, но постепенно обнаруживающим свою дурную натуру: карьеристские соображения побеждают в нем человека.

Анатолий дал роли иные краски…

Я попросил Леонида Зорина вспомнить тот спектакль. Драматург написал:

«Этот крутолобый редковолосый человек резко отличался от своих коллег уже тем, как выглядел. Казалось, на плечах его была тяжкая ноша и ему непросто было ее нести. Какая-то тайная забота мерцала в его колючем тревожном взгляде.

Когда мы беседовали о роли Виктора, я сказал: «Сыграйте то, что в вашей жизни не сбылось». Он посмотрел на меня внимательно, побледнел и ответил: «О, это страшно будет».

С Алисой Фрейндлих у них сложился отличный дуэт. Она – «хрупкий, незащищенный цветок» и он – ранимый, неспокойный, сильно чувствующий несовершенство мира, но сознающий и собственное несовершенство, человек ограниченных возможностей и одновременно обостренной совести, – оба они сильно воздействовали на зрителя. Быть может, оттого так отчетлива память об этом артисте, что уж очень впечатляющей была встреча с самим человеком, личность стояла вровень с даром».

Алиса Фрейндлих дорожила спектаклем, но все же «Варшавская мелодия» игралась редко, потому что спектакль был поставлен задолго до прихода Анатолия в театр. Новых интересных ролей Анатолий не получал. Опять он стал думать о том, что надо искать свой театр…

Не было интересных ролей и в кино. Но вот ему привезли сценарий приключенческого фильма. Однажды обжегшись на такого рода роли, он начал читать сценарий с опаской. Но чем дальше читал, тем больше ему сценарий нравился. Название было такое: «Свой среди чужих, чужой среди своих». Режиссер – выпускник Высших режиссерских курсов Никита Михалков.

Я боялся, что задумывается очередное кинозрелище с выстрелами, погонями и прочей атрибутикой занимательно-развлекательного кино.

– Во-первых, речь тут идет о вере в человека, – спорил со мной Анатолий. – А для меня это очень важно. Во-вторых, эти ребята говорят о дружбе, которую не сокрушить никаким обстоятельствам. Разве это неинтересно?

– И все-таки попахивает «сочинением на тему», – упорствовал я.