— Не сбивай меня с мысли! А если все не так? Ты ведь называешь здесь своей родиной не всю Францию, а конкретно Гасконь.

— Обалденное прозрение! И шо это нам дает?

— Может, и дает. У меня есть идея, так, в порядке бреда: ты помнишь, какой подарок сделал Генрих Четвертый лейтенанту своих верных пистольеров, Мано де Батцу?[50]

— А то! Помню, его величество презентовал своему верному слуге развалюху с романтическим названием Артаньян.

— Правильно, именно так все и было. А до того мы совместно, так сказать, в три шпаги, очень славно поработали во имя сохранения трона для короля Генриха.

— А шо, логично.

— Мне тоже кажется, что логично. Таким образом получается, что мы посадили желудь.

— Но почему желудь, а не банан какой-нибудь?

— Лис, спроси у садовода. Я могу только попытаться восстановить ход мысли этого рупора Провидения. Быть может, потому, что дуб всегда ассоциировался с мощью и воинской доблестью.

— Не, ну все понятно: д’Артаньян, три мушкетера, круть, кураж. Но то ж когда было? Аж четыре Людовика тому назад.

— Стоп! — Я замер, чувствуя, что мои предположения обретают силу уверенности. — Лис, когда ты шел к этому прорицателю, ты что же, думал о дофине?

— Было дело, — немного поразмыслив, сознался напарник. — Как-то вот лилиями навеяло.

— Смотри, какая интересная штука получается. Меня нелегкая заносит в «Шишку», и я, шутки ради, упоминаю господина де Батца, после чего хозяйка напрягается, словно борзая при звуке охотничьего рога. И у меня внезапно появляется хвост — неумелый, так сказать, любительский. А потом кто-то точно так же неумело похищает меня у военной разведки. Причем, заметь, вовсе не для того, чтобы вернуть мне свободу. Меня пытаются куда-то отвести и кому-то предъявить.

— Капитан, не части. — Лис уловил, к чему я клоню. — То есть, Мадо руководит явочной квартирой. Таким себе центром хрен знает какого подполья. А за ее спиной прячется какой-то де Батц?

— Возможно, он даже настоящий хозяин «Шишки», но это не самое забавное. Более всего нас может заинтересовать то, что, по утверждению Кажюса, в тени этого самого артаньянского дуба, то есть под его защитой, скрывается Людовик XVII!

— Вот это да! — чуть не присвистнул Лис. — Вот это прогулялся на лилии глянуть!

Лавка старьевщика Ферре, что на улице Рибонпан, помещается в очень старом здании. Какой-нибудь любитель архитектуры, всмотревшись в ее арочные своды, вероятно, узнал бы строение XV века. Возможно, она была построена еще ранее, но история не сохранила ни имени первого хозяина, ни исконного назначения этого своеобразного шедевра парижского зодчества.

На сегодняшний день «лавка» представляла собой несколько довольно обширных, соединенных между собой полутемных складов, жилые комнаты на разных уровнях и узкие лестницы, уходящие то вверх, то вниз. Коридоры с беспорядочными тупиками и поворотами ожидали всякого, кто решился бы исследовать этот мрачный дом. Здесь же помещалась благоухающая тухлой селедкой и пережаренным маслом обжираловка для нищих, тащивших мэтру Ферре все, что только можно было найти или украсть на парижских улицах. Отдельно широкой дверью на улицу выходил торговый зал.

Сюда порой приходили или присылали слуг весьма респектабельные особы, желая обменять на несколько монет ненужные вещи или, наоборот, выискивая что-то экзотическое. Отсюда каждое утро выходили на «маршруты» по городским предместьям мелочные торговцы с такими же, как у меня, коробами, продавая охочим до новинок парижанам всякую дребедень — от настоящих камней Бастилии до жемчужин из колье покойной Марии-Антуанетты. Конечно, почившая королева скорей бы дала себя еще раз гильотинировать, чем надела украшение из таких жемчужин, но мало ли во Франции Марий-Антуанетт? По документам, хранившимся в префектуре, в доме имелось три выхода, не считая того, что вел на задний двор. Но пока я стоял в ожидании высокого гостя, мне удалось выяснить, что здесь полным-полно незарегистрированных переходов в коридоры соседних зданий, на разнообразные чердаки и, что особенно интересно, — в подвалы.

С улицы послышался знакомый свист.