– Хорошо, – говорит она терпеливо. – Я объясню, к чему я клоню. Я хочу помочь тебе озвучить чувства, которые ты, возможно, испытываешь, – вину, злость, грусть – и вместе с тобой преодолеть эти чувства. А теперь, – она подается вперед, – расскажи, чего хочешь
Я отвожу взгляд от ковра и смотрю на нее. Она доброжелательно улыбается.
– Я хочу вернуться на урок.
Из кабинета психолога я иду прямо на улицу и возвращаюсь домой дворами, чтобы меня никто не перехватил. Я закрываю дверь своей комнаты, хотя дома никого нет, – просто потому, что мне нравится быть одной, в окружении плакатов с любимыми группами и вырезок из журналов. Я достаю дневник Ингрид и сажусь в кресло у окна. Открываю следующую запись в надежде, что на этот раз Ингрид обойдется без дифирамбов мисс Дилейни.
Я вскакиваю с кресла и осторожно несу дневник Ингрид в гардеробную – так, будто он раскален докрасна. Я высыпаю из корзины белье, кладу дневник на дно и заваливаю его сверху одеждой.
Несправедливо обвинять меня в том, что я не хотела часами обсуждать Джейсона. Я всегда поддерживала ее, когда она планировала «случайно» столкнуться с ним или «случайно» прогуляться мимо его дома после школы в надежде, что он нас заметит. Да, иногда мне хотелось поговорить о чем-нибудь другом, но это не давало ей права писать обо мне такие вещи. И про какую боль она говорила? Мы с Ингрид даже мыслили одинаково, так что я не понимаю, что она хотела этим сказать. Может, я неправильно ее поняла? В любом случае я не хочу сейчас об этом думать.
Я выхожу во двор. Я иду мимо огорода родителей, где потихоньку разрастается пастернак, и подхожу к куче древесины. Беру длинную доску и оттаскиваю ее в сторону. Она тяжелее, чем я думала. Я волоку ее через кирпичную террасу, мимо цветов, поднимаюсь на пригорок, спускаюсь с другой стороны и оказываюсь в дикой части двора, где нет ничего, кроме зарослей травы и нескольких деревьев. Я бросаю доску на землю рядом с моим любимым деревом. Это большой дуб. В детстве я часто по нему лазила. Переведя дух, я возвращаюсь к дому за следующей доской. Если я и решу что-то делать, то уж точно не на глазах у всех.
Вечером родители окликают меня с кухни. Мама моет латук, папа раскаляет в сковороде оливковое масло с чесноком.
– Чего? – спрашиваю я.
Папа поворачивается ко мне.
– И тебе привет!
Он снял галстук и расстегнул верхние пуговицы рубашки. Он разводит руки, чтобы меня обнять, но я делаю вид, что не заметила его жеста, и открываю холодильник. Меня обдает приятной прохладой.
– Как прошел день, солнышко? – спрашивает мама.
– Нормально. Вам помочь?
– Можешь порезать лук, – говорит она.
Я достаю из ящика нож.
Папа возвращается к истории, которую начал рассказывать маме до моего прихода. Поначалу я пытаюсь его слушать, но я понятия не имею, о чем он говорит. Я разрезаю лук пополам, и у меня начинает щипать глаза.