Оно не выдает себя ни за историю, ни за летопись, ни за рассказ, ни за биографию. Оно озаглавлено, как евангелие, как благая весть. Автор в заголовке ставит: «Начало евангелия Иисуса христа, сына божия», т. е. благой вести об Иисусе христе, сыне божием. Сейчас же, без всяких переходов, не называя никакого исторического источника, автор открывает свою библию или вернее свой небольшой сборник библейских цитат и берет текст из Малахии, приписанный им по ошибке Исайе. Это отнюдь не соответствует манере обычного историка. Какое-либо объяснение отсутствует. Предполагается, что читатель знает смысл выражения «евангелие» (благая весть), которое уже давно должно было быть в ходу в христианских собраниях (церквах).

Это — мистическое слово, употребляющееся для обозначения мистической вещи и при том вещи специфически христианской. Выражение это происходит из греческой библии. Оно извлечено из некоторых пророческих отрывков, истолкованных в новом и вольном смысле.

У Исайи немного выше знаменитой LIII главы о страданиях слуги господня, немного выше того текста, над которым больше всего размышляли христиане, имеются следующие поэтические слова: «Как прекрасны на горах ноги тех, которые приносят благую весть о радостях»[32].

Кто такие эти добрые благовестники? Мы, отвечает Павел, мы, которые возвращаем христа (мессию) Иисуса[33]. А о чем гласит благая весть? Как раз о том, что следует в LIII главе Исайи: об искупительных страданиях, о смерти и воскресении слуги господня. В слове благая весть (или евангелие) нет ничего, что позволило бы предполагать исторический рассказ.

Понимаемая, так благая весть, названная также тайной[34], повсюду у Павла фигурирует на первом плане. Она не является ни историческим воспоминанием, ни философским учением, а откровением бога. Она познается лишь мистическими путями. Она есть «та благая весть, которую бог обещал прежде через своих пророков, в святых писаниях о сыне своем»[35]. Спрятанная прежде от мира, иносказательно выраженная в писаниях она потом оказалась открытой полностью в специальной апокалипсисе (откровении).

В первых восьми главах своего послания к римлянам Павел, излагает, как он понимает и провозглашает благую весть. Со свойственным ему горячим лиризмом он говорит о гневе божием, о спасении через Иисуса, о мире с богом, о смерти во грехе, о смерти для закона, о жизни в духе. Однако, в одном точном и сухом отрывке 15-ой главы первого послания к коринфянам[36] он кратко выражает, как эту благую весть понимают все. Это — краткое изложение первоначальной благой вести. Она очень проста: она состоит из двух вещей, из нового истолкования писания, показывающего, что мессия умер за наши грехи, был погребен и воскрес на третий день, из казенного перечня лиц, которым явился воскресший мессия. Эта благая весть имеет два источника: богодухновенные писания и подлинные видения. Этими то двумя путями дух божий и открывает, мол, людям благую весть.

После Павла новое слово «евангелист» входит в христианский жаргон. Евангелист это специализировавшийся пророк, который изощряется в возвещении благой вести, т. е. страшного учении, касающегося Иисуса. Он делает это в силу духовного дара. В послании к эфесянам евангелисты поставлены в списке вдохновенных после апостолов и пророков[37].

«Деяния апостолов» рисуют нам Филиппа — евангелиста (благовестника), окруженного четырьмя дочерьми-пророчицами[38]. Мы читаем о том, как он, применяя свой духовный дар, объясняет великому евнуху Кандакии, вельможе царицы эфиопской, знаменитую 53 главу Исаии, представляющую собой сводку основных принципов, конспект христианства. Но ведь из книги Деяний мы знаем, что это ангел повелел ему встать на дорогу, идущую из Иерусалима в Газу, как раз по пути колесницы евнуха, что после успешного истолкования Филиппом указанной главы из Исаии, дух святой «восхитил» Филиппа и унес его в Азот[39], так что у нас есть все основания подозревать, что все это происходило в экстатическом видении. Легенда эта, повидимому, была остатком маленькой апокалипсы, в которой был использован текст Исаии: «И да не говорит евнух: вот я сухое дерево»[40], а также текст LXYII псалма: «Ефиопия первая прострет руки свои к богу»[41]. Одаренный одинаково и для мистического истолкования и для экстатических видений Филипп является, конечно, законченным евангелистом.

Марк тоже евангелист. Он преподносит благую весть, как это ему и полагается, — на основе дозволенного истолкования и общепризнанных видений.

Но только тексты у него подразумеваются, а видения претворены в «исторические» эпизоды. Он подмешивает сюда простые анекдоты, из которых некоторые кажутся весьма правдоподобными, и рассказ о смерти Иисуса, который кажется почти приемлемым. Этот недоделанный труд прямо ставит в тупик. Это — благая веешь, которая обрядилась в историографию. Это апокалипсиса, которая кажется пропитанной реальными воспоминаниями. Что здесь исторический материал? Что здесь видение, символ или легенда, вышитые на канве общеизвестного текста? Критика все здесь перевертывает. Эта маленькая книга, которая имеет совершенно невинный вид, является самой сложной, какую только можно придумать.

Все сочинение делится на две части, из которых одна и другая начинаются одинаково — сценой видения[42]. О неба слышится глас, который в одном слове выражает смысл тех сцен, которые должны последовать. Это обычный прием апокалипсис, где небо и земля соприкасаются между собой и где небесные голоса называют по имени сверхъестественных существ, фигурирующих в, рассказе.

В начале первой части Иисус погружается Иоанном Крестителем в воды Иордана.

«И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзающиеся небеса и духа, как голубя, сходящего на него. И глас был с небес: ты, сын мой возлюбленный, в котором мое благословение»[43]. Таким образом, мы предупреждены, что персонаж, который будет действовать пред нашими глазами, является таинственным рабом господним, которого воспевает Исаия. Эта маленькая апокалиптическая сцена является отзвуком и первой драматизацией хорошо известных строк: