От редакции „Атеиста”

В письме Гете к Гердеру от 4-го сентября 1788 года мы находим следующие строки: «Из-за мифа об Иисусе мир может пребывать в застое еще 10 тысяч лет, и никто не будет мыслить как следует, ибо столько энергии, столько знаний, столько ума и остроумия приходится тратить на защиту этого мифа». Много энергии, много усилий, ума и красноречия было потрачено богословами и проповедниками разных эпох для того, чтобы утвердить в человеческих головах миф об Иисусе. Без всякого преувеличения можно сказать, что во всей идеологии христианства миф об Иисусе является одновременно и самым важным и самым уязвимым пунктом, что вся история христианства с первых его шагов была борьбой за миф об Иисусе. Без Иисуса нет христа, т. е. без исторического, реально существовавшего назаретского плотника Иисуса нет лучезарного, благодатного и гарантирующего своим верным блаженство бога-христа. Самой сердцевиной исторического христианства, краеугольным камнем той религиозной системы, которая в течение двух тысяч тег пытается тянуть назад человечество Запада, является вера в спасительный и искупительный подвиг богочеловека, добровольно пролившего свою кровь на голгофском кресте за 70 лет до разрушения иерусалимского храма. Все свои претензии на власть, на право «вязать и решать» христианская церковь строит на непосредственной преемственности, которая будто бы существует между ней и самим Иисусом через апостолов и его учеников. Вот почему церковникам, независимо от масти и толка, дозарезу необходим исторический Иисус. Вот почему они с пеной у рта, с неистовой яростью набрасываются на всякого, кто смеет усомниться в историчности Иисуса. Вот почему они в тысячах проповедей, в бесчисленных богословских фолиантах и духовно-назидательных руководствах настойчиво подчеркивают человеческие стороны в своем спасителе, расписывая, обсасывая и раздувая те скупые и тощие намеки, которые имеются на этот счет в евангелиях. Неудивительно также, что противники и критики христианства, к какой бы эпохе, к какому бы социальному и идейному лагерю они не принадлежали, устремлялись именно на этот самый уязвимый пункт в цитадели христианства. Еще в первом веке, когда, если выразиться словами блаж. Иеронима, «кровь Иисуса не успела еще высохнуть в Иудее», находились люди, которые сомневались в реальном существовании Иисуса. Именно для их посрамления был сочинен рассказ о неверии Фомы, вставленный в четвертое евангелие (XX, 24). В своем полемическом диалоге с иудеем Трифоном отец церкви Юстин (ок. 150 г.) вкладывает в уста своему противнику такие слова: «Вы доверяетесь пустой басне и сами выдумываете себе своего христа. Если он где-нибудь и родился, если он где-либо и пребывает, то он все же совершенно неизвестен». А языческий философ Цельс (род. около 120 по р.х.). в такие годы, когда еще должны были быть в живых люди, знавшие будто бы непосредственных спутников Иисуса, упрекал христиан: «Вы. кормите нас баснями и не умеете даже придать им правдоподобие, хотя некоторые ив вас, подобно пьяным, налагающим на себя руки, трижды, четырежды, а то и больше, переработали тексты Ваших евангелий для того, чтобы отвести раздающиеся по вашему адресу возражения». Уже в первые века своего существования христианской церкви приходилось прибегать It самым грубым фальсификациям и-подделкам, к потокам елейных слов, и шарлатанских аргументов для того, чтобы подпереть миф об Иисусе.

Легко понять, почему и в атеистической пропаганде вопрос об историчности Иисуca занимает очень видное место. Проблема эта имеет для нас двоякой значение, и чисто научное и практическое. Вопрос о существовании… Иисуса из Назарета это, прежде всего, часть более общего и очень важного исторического вопроса об истоках христианства. Вопрос о том, кто стоял у колыбели христианства, это не просто интригующий, дразнящий любопытство, третьестепенный, «вульгарный», как думают некоторые оторвавшиеся от живой общественной действительности, историки, вопрос, на разрешение которого, де, не стоит тратить много времени и сил. Христианский миф об Иисусе это своего рода дымовая завеса, которою церковь окутала подлинную историческую правду о своем происхождений. Для того, чтобы установить эту правду, для того чтобы выяснить, какие интересы руководили людьми, две тысячи лет тому назад выступившими с проповедью распятого и воскресшего бога, откуда они черпали веру в своего спасителя, в какой реальной социально-исторической обстановке небольшие отколовшиеся от иудейства секты могли вырасти в мировую религию, совершенно необходимо рассеять туман, окутывающий личность мнимого основателя христианства, галилеянина Иисуса. Может ли для научного выяснения истоков и социальной подоплеки христианства быть безразлично, как возникло христианство, — как крохотная галилейская или иерусалимская секта, основанная претендовавшим на роль мессии проповедником из захолустного Назарета, или как широкое социально — религиозное движение, зародившееся в иудейской диаспоре (рассеянии) и затем в силу определенных причин экономического, социального и культурного порядка, завоевавшее весь греко-римский мир? Может ли историку или всякому культурному человеку, желающему понять прошлое, чтобы сознательно действовать в настоящем, быть безразлично, является ли церковный или евангельский Иисус мистически разукрашенным портретом реального человека или только продуктом «святой лжи», самой настоящей смесью благочестия и шарлатанства? Можно ли пройти мимо того факта, что вся та система идей, которой церковь дурманит головы людей целых две тысячи лет основана на «басне» (по словам папы Бонифация VIII), очень прибыльной для командующих классов и духовенства, но очень роняющей честь человеческого ума и здравого смысла?

Проблема историчности Иисуса является первоклассной научной общеисторической и историко-религиозной проблемой.

Вот почему она вызывает и должна вызывать пристальное внимание со стороны воинствующих атеистов, изучающих религию для того, чтобы успешнее бороться с ней. Миф об Иисусе не чета какому-нибудь мифу об основателе Рима (Ромуле) или египетской цивилизации (Озирисе), это не мертвый музейный объект, интересный сейчас лишь для любителей и специалистов-мифологов, миф об Иисусе это, к сожалению, еще очень живая и живучая «идея — сила», очень действенное, одурманивающее средство. Со страниц богословов и их вольных или невольных подпевал, с кафедр церковных и сектантских проповедников, из-за строк самой кровавой и реакционной книги на земле, из-за строк библии, с которой до сих пор не может потягаться в смысле распространенности никакая другая книга, с бесчисленных полотен и гравюр первоклассных художников — мифический образ Иисуса продолжает гипнотизировать людей, пленяя иногда даже таких, казалось бы, непримиримых противников церкви, как Анри Барбюс (см. его книгу «Иисус против Христа»). Бороться с гипнозом мифа об Иисусе, разрушать его вредное обаяние, развенчивать его, как некий идеал человеческого поведения — можно, лишь досконально изучив природу этого мифа, его Происхождение, его подлинный смысл.

В вопросе об историчности Иисуса наше положение, положение воинствующих атеистов, бесконечно выгоднее положения церковников. Им исторический Иисус абсолютно необходим. За отсутствием реального человека Иисуса они его выдумали и затем шли на самые сногсшибательные трюки, чтобы выдумку эту сохранить, придав ей некоторое, чисто внешнее, вероподобие. Подлоги, подделки, подчистки, вставки, словесные увертки и передержки, всяческие шантажи — вот аппарат, на котором держался и держится миф об Иисусе. Прочность этого мифа, правда, не спасает церкви, ибо крот истории подкапывает самую социальную базу церкви — капитализм и пережитки феодального строя, но крушение мифа об Иисусе это уже несомненно идейный крах церкви, ибо этим весь догмат об искуплении лишается своих конкретных, земных очертаний и попадает в сферу отвлеченного умозрения и утонченнейшей мистики, куда миллионов верующих, самую религию воспринимающих конкретно и материалистически, церковникам не увлечь.

Если распятый и воскресший мессия Иисус станет осознаваться массами, как мифическая личность, то церковники потеряют самое сильное свое средство воздействия на паству, которая в большей своей части гораздо ближе по взгляду на вещи к «неверному Фоме», чем к стоящему на грани религиозного помешательства «духовидцу Павлу». Вот почему церковники будут «до последней капли крови» настаивать на историчности Иисуса, вот почему они в этом вопросе наперед вынуждены насиловать и искажать истину, если она говорит против историчности Иисуса. Совершенно иное положение у нас. Мы — «антихристы», но ничего не имеем против существования Иисуса, мы не заинтересованы в том, чтобы ради торжества атеизма «во что бы то ни стало» и «несмотря ни на что» отрицать историчность Иисуса. Если бы историческая наука установила факт существования странствующего проповедника, который был казнен за то, что выдавал себя за «царя иудейского», то мы постарались бы изучить классовый облик этого мессии, его побудительные мотивы, общественную среду, в которой он действовал и т. д., т. е. подошли бы к нему так же, как мы подходим к проповеди и деятельности религиозных деятелей Магомета, Лютера, графа Льва Толстого, Ани Безант или какого-нибудь другого религиозного «реформатора» и сектоучителя. Научно установленная и исторически освещенная «жизнь Иисуса» послужила бы в наших руках таким же могучим орудием атеистической пропаганды, как научно установленная историчность Иисуса. Мы, воинствующие атеисты, не боимся научной истины, какой бы она ни была. Научная истина всегда работает на нас, а не против нас. Только мы, носители научно обоснованного атеистического мировоззрения, и в состоянии добиться неискаженной истины в сложном вопросе об историчности Иисуса.

Проблема существования Иисуса может быть сформулирована в виде двух, тесно связанных между собой вопросов: 1) Скрывается ли и в какой мере за каноническим, т. е. освященным, одобренным церковью, «ликом» богочеловека, спасителя и сына божьего Иисуса Христа реальная личность некоего странствующего проповедника Иисуса из Назарета, как это утверждает церковное предание, нашедшее себе выражение в евангелии? 2) В какой связи стоит гипотеза историчности Иисуса с объяснением происхождения христианства, насколько необходимо предположение о существовании Иисуса для понимания условий зарождения христианства и корней его идеологии? За те 250 лет, в течение которых в 3. Европе более или менее научно разрабатывается проблема христа, на поставленные выше вопросы исследователями давались ответы, поддающиеся очень четкой группировке.

Впервые более или менее строгий критический подход к евангелиям, до сих пор остающимся главным источником по изучению начатков христианства, обнаруживается у английских деистов в конце XVII и в начале XVIII вв. Деизм — учение, отрицавшее личного бога, представлявшее божество каким-то недоступным человеческому постижению началом, наиболее надежным и достоверным выражением которого являются законы природы, управляющие вселенной. Английские деисты и рационалисты, а также их последователи, французские вольнодумцы XVIII-ro века, пытавшиеся построить религию без откровения, так называемую «естественную» религию, согласную с разумом («рацио»), со здравым смыслом, не могли примириться с нелепостями, с чудесами, которыми начинена евангельская история. Самый образ христа в его догматическом облике казался им бессмыслицей. «Что это за бог, ядовито спрашивал великий энциклопедист Дидро, который заставил людей убить бога, чтобы они признали бога?».

Однако, лишь очень немногие из них, (как Боллингброк в Англии) Доходили до полного отрицания историчности Иисуса. Большинство же пыталось отбросить или рационалистически «объяснить» чудеса, после чего у них оставался весьма туманный образ некоего равви Иешу из Назарета, который, мол, еще на закате античного мира проповедывал «разумную религию», очень похожую на деизм XVIII-ro века. В своем стремлении примирить евангелие со здравым смыслом некоторые рационалисты доходили до курьеза. Немецкий профессор богословия Генрих Паулус (1701–1851), например, «разъяснил» все евангельские чудеса! исцеления Иисуса, мол, были основаны на магнетизме или на снадобьях, известных только Иисусу, воскресение Лазаря да и самого Иисуса было на самом деле пробуждением мнимоумерших, хождение по водам было лишь галлюцинацией учеников и т. д. и т. д. Ни у кого из рационалистов не возникало сомнения в том, что историческая подоплека в евангельских рассказах все же существует. Критика рационалистов носила наивный характер, она сбивалась на очень соблазнительный для простого здравого смысла эвгемеризм (по имени древне-греческого ученого Эвгемера, который в мифических героях и богах видел искаженные фантазией и легендой образы живших когда-то замечательных людей). Ни углубленного анализа текстов, ни сопоставления евангельского материала с мифологией современного ранним христианам культурного мира, ни исторической проверки евангельской хронологии и топографии мы у деистов и рационалистов не находим. У деистов и рационалистов было достаточно здравого смысла для того, чтобы отвергнуть непорочное зачатие, изгнание бесов и прочую мистико-магическую бутафорию, но у них не было еще тех филологических и исторических знаний, тех приемов сравнительной мифологии, той аналитической изощренности в проверке исторического материала, которые позволили бы им распознать настоящую природу евангельского Иисуса. Если употребить здесь название, данное в XX веке тем исследователям, которые за евангельским Иисусом Христом видят исторического Иешу (Иезу — по-немецки), то деистов и вольнодумце^ XVIII века можно назвать наивными иезуанистами, предшественниками либеральных богословов XIX и XX века.

В 1794 году французский математик и астроном, ученик знаменитого ученого-атеиста Лаланда, Шарль Франсуа Дюпюи (1742–1809), опубликовал свой труд «Происхождение всех культов или всеобщая религия». Вслед за этим в 1793 г. он напечатал извлечение из своего большого труда под заголовком «Догматы и религиозные обычаи всех времен и народов, а также связанное с этим господство жречества и суеверия в их возникновении и развитии». В этих трудах, а также в ряде мелких сочинений Дюпюи заложил основы научной критики новозаветных источников и мифологической школы в христологии (в изучении проблемы христа). Применив в анализе образа Иисуса христа, данного в евангелиях и Апокалипсисе, сравнительно-мифологический метод, Дюпюи пришел к выводу, что евангельский Иисус так же насквозь мифичен, как другие античные и восточные боги, как египетские Аммон, Гор и Серапис, как греческие Аполлон, Пан и Плутон, как малоазиатские спасители Адонис и Аттис. Скрывается ли за образом Иисуса христа какая-нибудь историческая личность? Дюпюи дает на это категорически отрицательный ответ. Почему мы должны думать, что в основе церковного мифа о Христе лежит биография живого человека? Только потому, что так нам рисуют дело евангелия (других свидетельств мы не имеем)? Но какая цена свидетельству евангелий? «Ведь если верить авторам новозаветных писаний, то обо всем, что они рассказывают, они говорят не понаслышке, а в качестве очевидцев. Что. же они видели? Совершенно абсурдные, невероятные вещи, которые каждый знающий жизнь природа принужден признать невозможными. Но ведь это писали простые люди, скажут мне. Да, я знаю, что легенда об Иисусе довольно-таки наивна. Однако, такие люди, которые настолько простодушны, что верят всякому абсурду и выдают за виденное то, чего они никак видеть не могли, не могут служить для нас достоверными свидетелями».

В объяснении религиозных мифов Дюпюи стоял на натуралистической точке зрения. Боги и гении родились из обожествления людьми явлений природы. Особенно важную роль в мифотворчестве играли, по мнению Дюпюи, небесные светила, солнце, луна и звезда. Эту свою натуралистическую (натура по-латыни — природа) и астралистическую («аструм» по-латыни — светило, звезда) точку зрения Дюпюи последовательно проводит и в объяснении мифа о христе. Иисус Христос для него такой же герой солнечного мифа, как Гор, Дибнис, Аполлон и другие боги языческого пантеона. Вся евангельская биография Иисуса развертывается не на земле, а на небе, все события его «жизни» вычитаны благочестивой фантазией из звездной карты небосвода, они так же лишены всякой реальной земной подоплеки, как эпизоды из мифической биографии Геркулеса, Асклепия, Загрея и т. д.

У рационалистов XVIII века, с одной стороны, и Дюпюи, с другой, наметились уже в основном принципы двух главных течений в христологии, иезуанистического и мифологического, получивших свое полное развитие в XIX–XX веках. За это время исследователи перерыли горы документов и источников в погоне за нехристианскими свидетельствами об Иисусе, подвергли тончайшему анализу каждое слово в новозаветных писаниях, отточили до предела аргументацию за и против историчности Иисуса, так что всякий непредубежденный человек в состоянии ныне сделать свой выбор без особых колебаний.

В настоящее время очень многое в аргументации обоих течений подведено к общему знаменателю. Самые горячие иезуанисты не станут в наши дни после работ Артура Древса, Джона Робертсона, Бенджамена Смита, голландских радикальных богословов (Ван Эйсинга и др.) утверждать, что евангелия представляют собой историографические сочинения, биографию иудейского равви, обоготворенного после крестной смерти. Все мало-мальски добросовестные критики новозаветных текстов единодушно признают, что евангелия с самого начала по самому своему назначению являются литургической, богослужебной литературой, призванной «благовествовать» о боге Иисусе христе. После Штрауса и Бруно Бауэра совершенно немыслимо пройти мимо зияющих противоречий в евангельских повествованиях или не заметить догматического и мифического характера большинства эпизодов из евангельской биографии Иисуса. Нет теперь также особых разногласий между иезуанистами и мифологами по поводу отсутствия нехристианских исторических свидетельств об Иисусе.

Правда, в 1926 году иезуанисты попытались было уцепиться за воскрешенного Эйслером «славянского Иосифа», т.-е. за древнеславянский перевод «Иудейской войны» Иосифа Флавия, найденный еще в 1906 году дерптским богословом Берендсом, где имеется большая интерполяция (вставка) об Иисусе. Однако, полемика, происходившая по этому поводу во французской печати между иезуанистами и мифологами (в ней приняли участие Гогель, Кушу и др.) показала, что и эта последняя ставка бита. Вся древняя история молчит об Иисусе. Единственным, очень мутным, тенденциозным и насквозь пропитанным ритуальной легендой источником являются писания нового завета. И вот спор между иезуанистами и мифологами идет, главным образом, по следующей линии: можно ли выделить, вышелушить путем научно-критической проверки новозаветных текстов какие-нибудь детали, которые в состоянии были бы служить канвой для образа исторического Иисуса? Иезуанисты в подавляющем большинстве дают положительный ответ на это. Однако, среди них нетрудно различить три направления, существенно различающихся между собой.

Первое направление, являющееся но существу продолжением школы рационалистов XVII века, пытается отбросить из евангельского повествования все, что явно противоречит здравому смыслу, а из того, что осталось, построить «жизнь Иисуса». Так как остается то очень немного, то каждому из иезуанистов для получения живого образа приходится немало добавлять от себя в меру своего темперамента и исторического чутья. Одни иезуанисты урезывают евангельский рассказ меньше, другие больше (немецкий богослов Шмидель, например, счел возможным сохранить лишь девять текстов — «девять столпов Шмиделя» — производящих, мол, впечатление своеобразных, невыдуманных, не навязанаых извне сообщений), однако, у всех у них сконструированная таким путем «жизнь Иисуса» оказывается лишь новым евангелием, а не научной реставрацией исторических фактов. Из всей огромной иезуанистской литературы этого направления достаточно, указать три ярких примера. Мы разумеем знаменитую «Жизнь Иисуса» Ренана (1863), две работы Анри Барбюса «Иисус» и «Иисус против хряста» (1926), работу Эмиля Людвига «Сын человеческий» (1927). Все они оперируют «очищенными» евангельскими текстами, однако, у всех у них Иисус представляет выражение заветных мыслей и симпатий автора, а не портрет основоположника христианства. У Ренана Иисус обаятельный, мужественный религиозный реформатор, борец против мертвой догмы и удушающего ритуализма, у Барбюса это пламенный атеист и революционер, у Людвига это героический носитель идей иудейского национализма и патриотизма. К ним, как и ко всем йезуанистам этого направления, великолепно подходят слова Каутского: «За недостатком всякой исторической определенности имя Иисуса превратилось в пустой сосуд, в который каждый вливает свое духовное содержание. Так, один делает из Иисуса современного спинозиста, другой социалиста, тогда как официальное университетское богословие изображает его, как религиозного представителя тенденций великопрусского государственного богословия». Не мешает отметить, что упрек этот относится и к самому Каутскому, который в своем «Происхождении христианства» превращает Иисуса в духовного вождя иерусалимского люмпен-пролетариата. В нашей русской литературе также имеются образцы подобного иезуанизма: достаточно назвать неудачную работу Н. М. Никольского «Иисус и первые христианские общины» и драмы О. М. Чевкина «Иешу Ганоцри» и «Проконсул Вифинии», где Иисус фигурирует в качестве галилейского революционера и вождя палестинской бедноты.

Второе направление среди иезуанистов занимает в отношении историчности Иисуса позицию, которая может быть выражена словами самого видного представителя этого направления, французского исследователя Луази: «Я отказываюсь понимать буквально тексты евангелия, которые все имеют символический смысл, кроме одного, что Иисус был распят при Понтии Пилате». Сокрушительные результаты критического анализа евангельских текстов заставили некоторых иезуанистов признать полную несостоятельность подхода к новозаветным писаниям, как к историческому свидетельству. Из всей «жизни» Иисуса они считают возможным сохранить лишь факт распятия, ибо обо всем остальном можно лишь строить более или менее правдоподобные догадки.