Доказано ли положительное существование Иисуса существованием христианства?
Многие историки так думают. Они допускают, что евангелия, отнюдь не являясь хорошими историческими источниками, все же могут быть использованы и что, в конце концов, они изображают вещи так, как они в общих чертах происходили. Они находят, что начало христианского движения может быть объяснено лить деятельностью человека во плоти и крови, который после своей смерти был перенесен в сферу божественного. Это и есть то мнение, которое популяризовал и поверхностно обосновал Ренан. Я полагаю, однако, что если присмотреться к существу вопроса, то оно оказывается несостоятельным.
Два момента подлежат нашему рассмотрению: каким образом можно при неудовлетворительном или, вернее сказать, при сбивающем с толку состоянии источников восстановить образ Иисуса в историческом плане, согласуется ли восстановленный образ Иисуса с первыми достоверными источниками христианства.
Осторожный ученый Эрнест Ренан заявлял, что с величайшим трудом можно набрать единственную страничку истории о реальной личности, которая носила имя Иисуса[96]. Однако, в маронитской[97] хижине в Газире, близ священного Библоса, Ренан, поддавшись искушениям демона искусства и путешествия, без труда написал об Иисусе больше четырехсот восхитительных страниц.
Главной ошибкой этого питомца Святого-Сульпиция[98] является то, что он недостаточно принимал в расчет богословский элемент в евангелиях. Он не хочет видеть, что евангелия имеют глубоко дотринальный, учительный характер и что они тесно зависят от богословской поэмы Павла. Ему угодно рассматривать их, как простые наивные легенды вроде некоторых легенд о святых или вроде тех рассказов, которые могли бы составить трое или четверо старых солдат империи, если бы они вздумали каждый от себя написать биографию Наполеона по своим воспоминаниям.
«Один из них поставил бы, вероятно, Ваграм раньше Маренго, другой, не колеблясь, написал бы, что Наполеон прогнал из Тюильри правительство Робеспьера, третий опустил бы наиболее важные военные экспедиции Наполеона. И тем не менее, одно обстоятельство уж наверное с большой достоверностью вытекало бы из этих наивных рассказов, а именно характер героя, впечатление, которое он производил на окружающих»[99].
ИисуС, таким образом, превращается в героя совершенно нового рассказа, в героя последнего евангелия, где элементы первых евангелий переработаны и перекомпанованы по верховному произволу художника.
Жизнь Магомета подала Ренану идею о постепенном и интересном развитии в умонастроениях Иисуса[100]. И другие образцы еще, кроме Магомета, позировали Ренану, когда евангельская модель ускользала от него. Святой Франциск Ассизский ссудил большим количеством своих черт тонкого и жизнерадостного моралиста в первой части книги Ренана. Франциск Ассизский внес с собой в книгу атмосферу своей кроткой Омбри, превратившейся в туманную Галилею[101]. Ламенне[102] послужил образцом для мрачного гиганта конца книги Ренана[103].
Под своим белым бурнусом Иисус Ренана оказывается человеком удивительно полно находящимся в курсе моральных и политических проблем 19-го в. Иисус Ренана часто посещал сен-симонистов и Мишле, Кине, Пьера Леру, Жорж Занд, Альфреда де-Мюссе и т. д. Он свой человек в парижских кругах 1863 г. Именно поэтому Иисус Ренана так пришелся по вкусу, но именно поэтому он так безнадежно слаб.
Герой «Жизни Иисуса», конечно, демократ, гуманист, человек 48 года, но свободный от нездорового влияния политической злобы дня, основатель «великого учения о трансцендентном небрежении»[104]. Изящный пантеист, гегельянец, законченный идеалист. Враг священников, апостол чистого культа и религии, освобожденной от всяких внешних форм. Обаятельный, изысканный, окруженный женским обществом, полный какого-то высшего безразличия, но любитель тонких отношений. Когда после долгого ожидания автор «Жизни Иисуса» вдруг раскрыл свою картину, общее мнение было единодушным: «Да ведь это сам Ренан!»
Потерпевшая блестяще фиаско «Жизнь Иисуса» должна была навсегда обескуражить тех, которые вздумали бы возместить собственным гением недостаток сведений.
Со времени Ренана стало видно, что следует отказаться от составления жизнеописания Иисуса. Все критики согласны в том, что для такого предприятия не хватает материала[105]. Над евангельскими текстами была проделана колоссальная работа в смысле методического анализа. В общем сохранялась основная точка зрения Ренана и 19-го века, согласно которой евангелия, представляя собой подкрашенную, дополненную, приспособленную благочестивую легенду, в конечном счете все же относятся к реальной личности. Тем не менее, была выдвинута и обоснована самыми разнообразными соображениями и идея, что Иисус является насквозь сверхъестественным или мифическим существом. Главными защитниками этой идеи были Альберт Кальтгоф и Артур Древе в Германии, Джон Робертсон в Англии, Бенджамен Смит в Америке[106].
Нынешнее состояние евангельской критики отлично иллюстрируется, как мне представляется, трудами Альфреда Луази и Шарля Гиньебера во Франции, Эдуарда Мейера и Р. Бултьмана в Германии[107], Винцента Генри Стентона[108] в Англии, Бенджамена Бэкона в Америке[109]. Эти труды, выполненные одинаковым методом, приходят к сходным заключениям. Среди мастеров современной критики позволительно взять в качестве образца Альфреда Луази, который никому не уступает в авторитетности, даваемой знанием и точностью.
Обладая темпераментом апологета, уравновешенным скромной и гордой покорностью фактам, удивительно самоуверенным умом, как говорят, перпендикулярным, будучи тонким и разумным, испытанным и чутким, неизменно идущим вперед исследователем, Луази является прямо образцом интеллигентности. Вкус у него дополняет знание. Его диалектика является клинком, на который нельзя достаточно надивиться. Я обязан ему почти всем, что я знаю, и я бы выразил ему свою благодарность, если бы я не боялся, что я буду отвергнут им и отброшен в кучу «мифологов», к которым он питает ужас и которые одни выводят его из его почти всегда безоблачного благодушия.
Альфред Луази напоминает шее пробирера, который никогда не перестает подвергать испытанию свои монеты, уточнять свои весы и шлифовать свой пробирный камень. В течение 30 лет все тексты евангелия подвергаются им все новой и новой проверке. Много кусков, которые первоначально казались удовлетворительными в смысле достоверности, впоследствии были отвергнуты.
О 1903 года четвертое евангелие в целом было объявлено лишенным всякой исторической ценности: работа над евангелием была закончена и дополнена в 1921 году[110]. Не будучи чистой аллегорией, все четвертое евангелие является символическим. Оно не что иное, как мистическое видение: сквозь рассказы и речи пред читателем развертывается явление логоса, света и жизни.
«Автор знал всегда только литургического христа, являвшегося объектом христианского культа… От этих осколков божественной биографии не рождается ни малейшего впечатления реальности[111].
В синоптических евангелиях связность текста кажется Луази вое более и более посредственной, исторический элемент вое более и более слабым, а принципиальное различие между ними и четвертым евангелием все менее и менее сильным.
Вот как он сам резюмирует, достаточно оттеняя основные моменты, результаты своей последней проверки текстов.
«Непосредственная критика евангельской легенды показывает нам, как была построена наивная, противоречивая, ребячески смелая в своих измышлениях эпопея, какой являются наши четыре евангелия. В основе их лежит несколько достаточно жидких и смутных воспоминаний, вплетенных в предания, приспособленных к стилю ветхого завета. И затем чудеса… о которых, если и можно что-либо сказать, так это только то, что они во вкусе эпохи и что они вероятно похожи на те чудеса, которые могли приписываться Иисусу при ого жизни, или вернее, что в большинстве эти чудеса, если не все, понимались, как конкретные символы духовного подвига, совершонного Иисусом. Много эпизодов здесь придумано для придания большей выпуклости рассказу и особенно «во исполнение пророчеств» или в интересах апологетического порядка. Все содержание евангелий в целом более или менее подогнано к ритуальному поминовению и ознаменованию мессианической эпифании[112] и спасения, осуществленного смертью христа»[113].