Павел бросил взгляд на приборы. Температура масла и головок цилиндров обоих двигателей в норме. Нажал на тормоза, подав педали вперед, потом обе ручки управления двигателями от себя до упора. Обороты возросли до почти максимальных, фюзеляж охватила мелкая дрожь. Отпустил тормоза. Сейчас главное – выдержать направление разбега. Обычно для этого намечается впереди ориентир. Хорошо, когда ВПП бетонная, никаких ориентиров не надо, держись посредине.

По взлетной массе, по двигателям, Ли-2 соответствует Ту-2, только у бомбардировщика фюзеляж узкий, а у бывшего «Дугласа» объемный, для удобства пассажиров. Однако он создает большое лобовое сопротивление и Ли-2 не может достичь таких же скоростей, как Ту-2. Но разбег получился мощным, так что вдавливало в спинки кресел. Толчки колес прекратились, стало быть, самолет уже в воздухе. Только руку протянул к рычагу уборки шасси, как бортмеханик уже сам выполнил уборку. Скорость сразу возросла, и Павел потянул штурвал на себя. Как привык на «бостоне» или «тушке», резковато. Резкий набор высоты, на пределе возможностей самолета. Командир покосился на Павла, но промолчал. Зато обернулся к пассажирскому салону. Дверь в пилотскую кабину открыта и, обернувшись, можно лицезреть пассажирский салон. Павел понял, что некоторую оплошность допустил, штурвал от себя подал, чтобы набор высоты плавный вышел. И тоже обернулся. Якуты сидят с каменными, бесстрастными лицами. Непонятно – не хотят показать, что испугались, или решили, что так и надо взлетать?

Павел подправил курс, набрал высоту. На ранних выпусках Ли-2 автопилотов не было. Приходилось поглядывать на приборы, штурвалом или педалями корректировать. Павел слегка расслабился, а командир на кнопку рации на штурвале жмет.

– Борт 33 395 занял эшелон.

– Борт 33 395, вас понял, эшелон заняли, – ответил диспетчер.

В военной авиации, на фронте, лишние переговоры запрещены, чтобы враг не мог запеленговать или прослушать радиообмен. Еще запрещалось называть пилотов по фамилиям или должностям, только по позывным.

– Снижаемся до тысячи метров, – скомандовал командир. – Беру управление на себя. Ты присматривайся, полоса здесь короткая, да еще грунт.

Разное покрытие полос ведет себя по-особенному. Грунтовка, когда сухая, пыльная, но сюрпризов не преподносит. Бетонка индифферентна к любой непогоде, но разбег самолета на ней самый длинный. А покрытие из перфорированных железных листов, как в Якутске, среднее между ними.

Командир подвел Ли-2 к полосе ювелирно, коснулся колесами мягко, даже толчка никто не ощутил.

– Убрать обороты! – скомандовал командир.

И бортмеханик сразу рычаги на себя. Гул моторов стих, самолет стал терять скорость, опустил хвост, коснулся дутиком земли. Небольшая пробежка, бортмеханик расконтрил стопор дутика, чтобы самолет мог развернуться.

Посадочная полоса в Чокурдахе от моря отделена поселком, идет параллельно ему. А впереди река Индигирка. Чокурдах имеет всего две тысячи жителей, центр Аллаиховского улуса Якутии. Живут юкагиры, эвенки, якуты. У всех северных народов питание с перекосом на жир и мясо, алкоголь переносят плохо. В деревянных домах проживают русские, а коренные народы в чумах, отчего поселок выглядит, как большое зимовье.

Пока сели, выгрузили грузы, почту, темнеть начало. Чокурдах – уже за полярным кругом, девять месяцев в году зима, полярная ночь. Не зря в середине пятидесятых аэродром перешел в ведение Полярного управления Гражданской авиации.

Павел и бортмеханик заботливо укрыли моторы зимними чехлами, довольно тяжелыми. Это не входит в обязанности пилота, но одному механику не справиться. Только потом отправились в избу на ночевку. Избу поставили еще в период становления АлСиба, когда выбирали посадочную запасную площадку. За избой присматривал мужчина из местных. Топил печь, убирался. На печи кипятил прокопченный чайник, здоровенный, литров на пять, медный. Не иначе с дореволюционных времен, когда такие предметы американцы выменивали на шкуры песца или моржовую кость. А еще везли на обмен патроны, ружья, бусы. Деньги северные народы не признавали, что купишь на них в тундре, где магазинов нет.

Павел проголодался. Еще бы, полет длился почти пять часов. И предпочел бы сейчас не чай, а что-нибудь посерьезнее. Вадим, как звали бортмеханика, достал из маленького чемоданчика, прозванного в народе почему-то «балетка», буханку белого хлеба, уложил в кастрюлю и поставил на край печи. А сам оделся и ушел. Вернулся с целой авоськой копченой рыбы. Запах такой пошел, что Павел едва слюной не захлебнулся.

– Павел, ты пробовал когда-нибудь такую рыбку? Чир называется.

– Даже не слышал.

– О! Говорят – ее в Москву отправляют, самому!

Фамилию Сталина не назвал, но и так понятно. Вадим достал из кастрюли, что на плите стояла, хлеб. Нарезал крупными кусками. Сразу хлебный дух пошел. Перед каждым механик поставил по блюду, положил по рыбине.

– Ужин готов, прошу.