– Ты на что намекаешь, Павел?

Бортмеханик на два года старше Павла, разговаривали на «ты».

– Зима только началась и на лыжах теперь полгода взлетать – садиться придется.

Механик открыл дверь из салона, спустил лестницу. Пассажиры поблагодарили, спустились на землю. Они так и не поняли, что были на волоске от катастрофы. Павел моторы заглушил, откинулся на сиденье. От управления прииском мужчина быстро идет, забрался в самолет.

– Командир! Если мы быстро погрузимся, может сразу и обратно?

Павел посмотрел на часы. Тяжеловато еще четыре с половиной часа лететь не отдохнув. Экипаж рассчитывал покушать в столовой прииска. Мужчина понял.

– Мы и обед организуем.

– Коли так – валяйте.

Если ночевать, завтра предстоит долгая возня с разогревом моторов, а если еще и лыжи примерзнут, так эти же четыре часа потерять придется. Мужчина убежал. Почти сразу появились две женщины, у каждой в руках по набору судков. Были такие, в три судка, в три этажа и с ручкой. Даже ложки не забыли и хлеб.

Пока экипаж дружно работал ложками, из управления подошли двое в гражданском, у каждого за спиной по брезентовому мешку, горловина перевязана и фанерная бирка с сургучной печатью. При этой парочке двое из охраны, в полувоенной форме, но без погон, при оружии на поясных ремнях. Золото – металл злой, всегда привлекает к себе злоумышленников. Но даже если силой захватят такой мешок, куда с ним потом? На лодке, по морю, далеко не уйдешь. У берега льды, зимой море неспокойное, штормит. По тундре – нужна упряжка оленей, запас провизии на самого. Ехать придется от одного зимовья до другого, иначе без тепла в чуме замерзнешь. Кроме того, с воздуха, с самолета, такая упряжка видна издалека и шансов скрыться с добычей никаких.

Едва экипаж покушал, сказал женщинам спасибо, судки и ложки забрали, а бортмеханик закрыл дверь. Сотрудники прииска вольготно расселись. Кто поопытнее из них – ближе к хвосту, там теплее всего, печка в хвосте.

Лыжи примерзнуть не успели, самолет по снегу тронулся легко. Взлетали под уклон. Он хоть и невелик, несколько градусов, но при взлете или посадке чувствуется. Тем более ветер встречный, ежели под уклон взлетать. Взлетели с коротким разбегом. Лыжи издавали своеобразный шелест, шорох, потом он внезапно пропал. Всё, уже в воздухе. Когда поднялись на тысячу метров, Павел запросил у вышки КДП эшелон. На меньшей высоте рация не брала, далеко, почти тысяча километров. Ветер дул сильный и попутный, а все равно темнота в полете застигла. Лишь бы не пурга, при которой видимости почти никакой нет. ВПП освещена, да еще и прожектор в зенит смотрит. Луч света издалека виден, как маяк.

Снизились, Павел зашел на полосу, а мандраж бьет. В принципе – полоса длинная, и даже если выскочишь за ее пределы, аварии не произойдет, свободное пространство есть. Просто первый, не самый удачный опыт приземления на лыжном шасси испугал. Зато сейчас скользили по полосе прямо, пока самолет не потерял скорость километров до тридцати, когда уже можно рулить, не опасаясь разворота непредвиденного. К аэропорту, на стоянку, зарулили черепашьим ходом, километрах на пяти. Только тогда Павел дух перевел. Люди с прииска поблагодарили и ушли в здание аэропорта, благо – рядом оно.

Второй пилот и бортмеханик стали надевать чехлы на моторы, стопорить самолет. Иной раз ветры были настолько сильные, что уносили самолеты со стоянок, если они были плохо закреплены тросами. И хорошо, если самолет при этом не повреждался. Могли и вредительство приписать. После войны снова начались политические дела, доносы. Кому, как не экипажам сверху видны лагеря для заключенных? И на Колыме они были, да во всех соседних областях. После освобождения, кто уже отсидел свой срок, «от звонка до звонка», селились в поселках. Выезд на «большую землю» им был запрещен. С работой в поселках худо. Становились «бичами». БИЧ – это бывший интеллигентный человек. Проще говоря – попрошайничали, браконьерничали, подворовывали, чтобы выжить. Кто-то бежал, опьяненный воздухом свободы. На первой же железнодорожной станции их ловили, давали новый срок. Возле лагерей, да за окраинами поселков большие кладбища, на многих могилах ни крестов, ни надписей. Если хоронили мужчин из коренных народностей, вместо креста ставили камень.

Сегодняшний полет получился в итоге долгим, по часам переработка. Следующий день дали выходным. В Якутске отдохнуть – это или в кинотеатр пойти, либо в ресторан. Павлу в ресторан не хотелось. Посетители обычно пить не умели, вели себя буйно, шумно. Особенно те, кто за сезон в артели на прииске зарабатывал хорошие деньги и, добравшись до цивилизации, начинал кутить. Если при кутеже были надежные товарищи с прииска, успевали остановить, отправиться с ним самолетом в Иркутск или Красноярск, а дальше домой. Хуже было, когда к выпивающему присоединялась компания из местных. Заказывали на всю компанию дорогую выпивку и закуску, и в итоге бывший золотодобытчик спускал все деньги. Хорошо, если оставалось на билет домой. Если нет, превращался до весны в бича, а то и вовсе опускался. Большие деньги, пусть и заработанные, не всегда приносили счастье.

Павел решил отправиться в кино. В городе тогда было два кинотеатра. Один еще довоенной постройки, деревянный «Айхал». И кирпичный, уже послевоенный «Центральный». Видел он вчера афишу. Начала демонстрироваться с понедельника музыкальная комедия «Кубанские казаки», в главной роли Марина Ладынина. В городе еще были государственный музыкальный театр и драматический театр. Но Павел завзятым театралом не был. Поехал на автобусе. В город только что пришли новые, красно-желтой расцветки ЗиС-155. Новинка, бескапотная компоновка и даже – невиданное дело – отопление. Правда, тепла от двигателя едва хватало на обдув стекол, но все равно лучше, чем в ранешних, щелевых.

Посмотрел. Впечатление сложилось двоякое. Артисты хорошо играли, но такой благополучной, сытной, веселой и беззаботной жизни Павел нигде в Союзе не видел. И потому впечатление как о красивой сказке для взрослых.

Обратно шел пешком. Проходил мимо электротехникума связи. Окна ярко освещены, видны юноши и девушки. Им всего по пятнадцать – шестнадцать, но Павел чувствовал между ними и собой огромную разницу, даже ощущал себя едва ли не пожилым. Он прошел войну, видел кровь и смерть, хоронил боевых товарищей, сам не раз бывал на волоске от смерти. На фронте взрослеют быстро, душой черствеют. Да пожалуй и не черствеют, просто душа покрывается броней. Иначе не выдержать. Уходишь в полет экипажем в четыре человека, а возвращаешься, как пели в песнях – «на одном моторе и на одном крыле». Самолет в пробоинах, а в живых ты один, потому что «мессеры» расстреляли воздушных стрелков и штурмана. Саднила душа и водка пилась как вода и не снимала горечи потерь. А еще вопросы возникали, особенно в первые годы войны. Почему у немцев самолеты лучше, их больше, подготовка летчиков на голову выше. Песни пели – «если завтра в поход, если завтра война…». В кинохронике показывали парады на Красной площади, политруки вещали, что воевать будем на чужой территории и малой кровью. Получилось как всегда. Крови было много, и победа далась тяжело, напряжением всех сил народа. Устояли, но на самом краю. Вопросы были у всех фронтовиков к власти, но спросить боялись. Репрессиями запуганы были все еще до войны. И в войну военная контрразведка не дремала, за разговоры можно было угодить в штрафбат, а то и на Колыму. Павел сам свидетелем был, как в запасном авиаполку летчик-истребитель рассказывал, как его «худой» сбил. Политрук к группке летчиков подошел неслышно, послушал пару минут, а потом на пилота обрушился с обвинениями.

– Ты что же, считаешь, что вражеская техника лучше советской? Пораженческие настроения! Отставить! Разойдись!

Вечером Павел с пилотом встретился случайно в умывалке, сказал, чтобы тот язык попридержал. Политрук донести может.