В ходе этого лечения Д’Оги испытал аллергическую реакцию на один из введенных антибиотиков, едва не померев сызнова. Больше недели он провел в полубессознательном состоянии, пока его обдалбливали стероидами и обезболивающими. Мало-помалу его привели в норму, если можно так назвать руку и ногу в гипсе. А хуже всего было то, что обе шины оказались на правой стороне, поэтому о том, чтобы вести машину, Д’Оги нечего было и думать.

Но парень был преисполнен решимости и четко нацелен на убийство Крида. За два года он преодолел более тысячи миль, чтобы добраться до человека, убившего его отца, и опускать руки из-за какого-то гипса отнюдь не собирался.

Он взял такси от больницы до одного из мотелей аэропорта. У него были мысли остановиться в «Амелия-Айленд Резорт» или «Фернандина-Бич», но была суббота, третье июля, и на всем острове не нашлось ни одного свободного номера. Позже, на другом такси, молодой человек съездил в «Уолмарт», где купил складной нож, точильный камень, кое-чего из еды и несколько бутылок воды. Изрядную часть ночи он потратил, доводя лезвие ножа до бритвенной остроты, а на следующее утро, сложив свои припасы в наплечную сумку, поймал такси до Сент-Олбанс и велел водителю высадить себя в двух кварталах к югу от пансионата «Приморье». Шофер так и сделал, и Д’Оги, дав ему полтинник, сказал, что обратно его подбросит друг.

Гипс на руке доставлял парню больше неудобства, чем реальных проблем. Вообще-то его даже можно было считать преимуществом, поскольку удерживающую руку перевязь можно было использовать, как тайник для ножа. Но вот с ногой в гипсе передвигаться оказалось затруднительно. Монолит простирался от лодыжки до верха бедра, вынуждая Д’Оги разворачиваться в сторону при каждом шаге правой ногой. Да еще правая стопа была босой, потому что конструкция шины мешала надеть обувь. Наверное, парень мог бы надеть какой-нибудь гигантский носок, но ничего подобного у него под рукой как-то не случилось, а купить он не догадался.

Теперь, стоя на улице и глядя вслед отъезжающему такси, Д’Оги пожалел, что не додумался купить дюжину таких носков. Эта мысль пришла ему в голову, когда он сообразил, что стоит на горящем окурке. Вскрикнув, Д’Оги оторвал босую стопу от тротуара в надежде избавиться от боли. Но гипс на ноге заставил его накрениться вперед. Чтобы не дать себе упасть ничком, пришлось поставить загипсованную ногу обратно на тротуар. И хотя теперь дымящийся окурок оказался в нескольких дюймах от подошвы, раскалившийся от полуденного солнца тротуар тоже обжигал ее, а рана, только что полученная от сигареты, еще усиливала эту боль. Д’Оги снова вскрикнул, снова поднял ногу, развернулся в сторону и в очередной раз был вынужден поставить загипсованную ногу на тротуар, чтобы удержать равновесие. К несчастью, этот шаг обжег истерзанную подошву еще больше, и Д’Оги взвизгнул скрипучим голосом. И опять он поднял правую ногу, опять развернулся в сторону, опять чуть не упал, поставив ее на землю, опять вскрикнул — и так этот процесс повторялся снова и снова, будто по дороге шел какой-нибудь статист из «Ночи живых мертвецов».

Д’Оги ухитрился осуществить нечто такое, чего вовсе не намеревался делать. Доктор сказал, чтобы он ни в коем случае не пытался идти вперед, не развернув сперва загипсованную ногу в сторону. Иначе верх шины врежется ему в левое бедро, оставив болезненные ссадины.

Насчет боли врач был прав. Д’Оги чувствовал, как гипс впивается в кожу в верхней части левого бедра. До сих пор, хотя он одолел за сорок секунд всего лишь футов пять, молодой человек вскрикивал при каждом шаге правой ногой. Теперь он уже вскрикивал и при каждом шаге левой. Он понимал, что наверняка выглядит, как полный отморозок, подпрыгивая, разворачиваясь, вскрикивая и раздирая собственную кожу — при том еще и выписывая круги на месте.

Мало-помалу голова у него пошла кругом, и он рухнул лицом в тротуар. Хорошая новость заключалась в том, что его рука приняла на себя почти весь удар, а правую подошву наконец перестало жечь. А плохая — в том, что его падение прервала как раз та рука, которую он давеча сломал. И вдобавок Д’Оги рассек лоб и вроде бы сломал нос.

— Ать-твою-мать! — возопил он к небесам.

Юноша, занимавшийся любовью с матерью своего друга, зрелой женщиной, на съемной квартирке в двадцати метрах от этого места, услышал вопль, раздавшийся как будто бы за самым окном. Шандарахнувшись, он подскочил и бросился к окну, поглядел во двор, но ничего не увидел.

— Что стряслось? — спросила женщина.

— Кто-то за нами следит.

— Что за нелепость!

— Серьезно. Кто-то только что сказал, что я пялю его мать, а раз ты мать…

— Травка довела тебя до паранойи, — возразила женщина. — Возвращайся в постель.

А Д’Оги лежал на улице, истекая кровью. Ему хотелось кричать, но для этого он был слишком зол. И снова выкрикнул те же слова, на этот раз громче: «Ать-твою-мать!» — и ему показалось, будто он услышал где-то в стороне юношеский голос: «Джейсон? Это ты?»

Д’Оги приподнял голову, прислушиваясь, но больше ничего не услышал. Он лежал на улице, пытаясь представить, что может быть хуже того, что с ним уже случилось. Неожиданно ему пришел в голову такой вариант: а если бы по дороге несся грузовик прямо на него, не желая сбрасывать скорость?

Потому что именно это и происходило.

Д’Оги перекатился на бок и заорал, потом повернулся на спину и заорал, потом на другой бок и заорал, потом на живот и заорал, и так повторялось, пока он не откатился с дороги грузовика — и как раз вовремя. Подняв здоровую руку, парень выставил средний палец и чертыхнулся. Орал он при перекатывании по двум причинам: во-первых, как оказалось, при недавнем падении на мостовую он снова сломал руку, хотя сразу этого и не понял. А во-вторых, что было еще хуже, несколько раз вонзил себе в грудь нож, который припрятал в перевязи.

Тот самый, который точил всю ночь.