— Что за хатка? — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

— Да это же твоя квартира! Нам надоело называть ее просто твоей квартирой. Это как-то совсем скучно и безлико, а для нас ведь она — важное место. Так что мы придумали называть просто твою квартиру хаткой! Согласись, милое название! Сразу понятно, что мы тут делаем! То есть — собираемся вместе. Мы хорошо ухаживаем за ней. Иногда кто-то покупает домашний цветок, или перекрашивает стену, или вешает туда эротическую фотку, или выносит на улицу сломанный кофейный столик с табличкой «БЕСПЛАТНО», или приносит новую кружку взамен разбитой, на которой было написано «Любимая кружка», или разбивает другую кружку, чтобы их было четное количество, или передвигает телевизор в другой угол, или убирает ковер, который не сочетается с остальным интерьером, или ловит мышь под ковром, или оставляет эту мышь жить в качестве домашнего питомца, или вешает над диваном мотивационный плакат, или переносит диван на кухню, или пересылает журналы, на которые мы подписаны, на этот адрес, или пересылает наши покупки на этот адрес, или заказывает что-то из распродажи на этот адрес, или выбрасывает что-то, что по этому адресу уже точно не используют.

— Не используют, — говорю я, — потому что их владелец в отъезде.

Я вспоминаю, как когда-то мой самый миролюбивый парень прибирал в моей квартире. Я показала ему, как мне нравится раскладывать диванные подушечки, потому что мне плевать на многое, а вот на диванные подушечки — нет.

— Покажи мне! — попросил он тогда, готовый на все.

И я показала, что мне нравится, когда две маленькие желтые подушки стоят углом, а позади них — большая перьевая подушка, пуговицами наружу. Я разложила их по центру дивана, через спинку которого перекинула вязаный плед. Когда мой самый миролюбивый парень попытался воспроизвести последовательность, он выложил подушки строго в ряд, точно солдат в строю; выглядело это довольно иронично для такого пацифиста. Подушки по струнке вытянулись вдоль дивана, их бирки торчали в уголках, точно выброшенные белые флаги. И хотя эта дислокация подушек была совсем не такой, как я привыкла, в груди у меня разливалось тепло: мой самый миролюбивый парень так старался, и хоть результат совсем не соответствовал ожиданиям, он вложил в него все свое огромное сердце.

— А еще, — говорит он, — мы купили ящерицу!

Я чувствую, как при всем своем миролюбии я начинаю жаждать крови.

— У тебя были новости, — напоминаю я, — ты хотел рассказать мне что-то невероятное.

— Да! Точно! Ну…

На заднем фоне я слышу какой-то шум и треск. Он говорит:

— Мы превратили твой шкаф в кабинет!

И тут трубку берет мой самый рукастый парень.

— Мы хотели порадовать тебя! — Его голос дрожит от напряжения.

— Работали всю ночь напролет! добавляет мой самый накофеиненный парень.

— Теперь у тебя есть стол, на котором ты можешь держать свою кружку, — говорит мой самый высокий парень, — только не ту, на которой написано «Любимая кружка». Никто не знает, куда она делась. Не спрашивай о ней.

Я слышу, как они обхватывают друг друга руками, прижимаются друг к другу щеками, зажав трубку между собой, точно ветчину в сэндвиче. Я слышу их гордость и что-то еще. Гадаю, кто будет пользоваться столом, пока меня нет, и вообще будет ли кто-то им пользоваться. Станет ли домашняя ящерица разгуливать по нему в это время? Нет, дело не в столе, дело в проекте. Я слышу шутки, появившиеся тогда и понятные только им — но не мне. Это как вечеринка-сюрприз, на которую забыли позвать того, для кого сюрприз устраивался. Они вспоминают, как покупали пончики, выбирали украшения. Пиньяту, воздушные шарики. Вечеринка набирает обороты, а тот, ради кого она устраивалась, уже и не важен.

— Ты рада, что у тебя будет свой кабинет? — спрашивает мой самый любимый парень.

— Конечно. Это так мило. Честно, очень-очень мило. У меня нет слов. Вы клевые, парни.

— Теперь у тебя есть стул, и лампа, и подставка для бумаг! — говорит мой самый любимый парень. — И даже стакан для ручек!