При всем эмфатическом богатстве внешности, выражение на лице меняется неторопливо сдержанно, открывая щелку в загадочный мир, спрятанный в зелени ее глаз, где нет пространства для суеты и спешности.
Когда глаза прищурены, они не становятся меньше, а только изменяют форму. Энигма на лице скрыта, невидима для обычных глаз, а лишь для тех, кто способен видеть дальше и глубже. «Если ты видишь меня, значит, ты уже принадлежишь избранным». Это возводило ее таинственность во вторую степень: «Ты не можешь увидеть мою загадочность, только догадаться о ее существовании».
Иной раз незначительный поворот головы и поток света раскрывает неожидаемый оттенок, отражающий ее запрятанный в глубине мир. Казалось, она мастерски управляет не только мимикой лица, но и светом, который проектирует ее внешность для моего обозрения.
«Для моего обозрения» не означает, что она надевает на лицо искусственное выражение, предназначенное для определенного эффекта. Отнюдь. Я не видел никакой искусственности в выражении ее лица – «для моего обозрения» значило нечто отличное. Ее естественность, открытость и доверительность были предназначены для меня. Исключительно для меня. Лишь только наше уединение обрывалось, вся эта драгоценность растворялась в гуттаперчевой униформе воспитанной приветливости.
***
Она спит после длинной ночи, продолжая обвораживать все той же улыбкой, с какой засыпала. Я просыпаюсь раньше и, боясь пошевелиться, изучаю радуги ее бровей, изгибы ресниц, трепет пламени свечи на щеках. Мне надо торопиться, минута моего взгляда разбудит ее. Первой просыпается улыбка, но это еще не знак. Глаза продолжают дремать. Она распахивает губы и в этот момент, я знаю, она ждет меня. Прикасаюсь к ней, глаза медленно раскрываются, будто бы я пробуждаю ее от многолетнего сна. «Где ты был все это время? Я так ждала тебя».
Я в постоянном соперничестве с собой, в нескончаемой погоне за тем особым выражением на ее лице. Еще до первого прикосновения знаю, какие усилия понадобятся, чтобы вознести ее к нашим вершинам. Рук, тела, губ и, если недостаточно… историй.
Мы поселяемся на острове спокойствия и лениво окунаемся в раскаленное солнечное озеро или раскачиваемся на длинных лианах. Я превращаюсь в порыв ветер и обволакиваю ее тело истомой. В душную летнюю ночь оборачиваюсь ледяным горным ручьем.
На некоторые истории требуется ее специальное разрешение.
Два птенца в западне бьются, стремясь выбраться на свободу. Мы пьем кофе, когда я предупреждаю о надвигающейся истории. Она отодвигает чашку и начинает медленно приближаться ко мне, стараясь всеми силами сдержать себя и в завершение, все же не справившись с натиском изнутри, бросается ко мне, ища защиту и путь к свободе. Когда мы высвобождаемся из западни, изнеможенные, с опустошенными легкими, все еще обессиленные оторваться друг от друга, она выдыхает из себя дрожащим голосом: «Всегда предупреждай меня об этой истории, я должна знать, что меня ожидает. Если я не подготовлюсь, мое сердце разорвется и я могу умереть».
Есть особенные истории, которые она просит повторить. Я не хочу возвращаться к ранее рассказанному. Даже если это та же самая история, она все равно имеет новое содержание.
«Рассвет густой, холодный и дождливый. Неожиданный луч света прорвался сквозь свинцовое низкое небо и сразу же запутался в плеяде золотых волос. Высвободившись, искрится в бриллиантовых бусинках пота, все еще рассыпанных на лбу, размножается потоком гирлянд сквозь ресницы и занавесью ниспадает на бледную щеку, освещает и с любопытством заглядывает в еле заметную ямочку на щеке. Окунулся во влажную губу и, вынырнув, начинает плескаться в шепоте дуновения между губами. Медленно покачиваясь на волнах вдохов и выдохов, переплывает рябь дыхания, отсвечиваясь в рассыпанных на дне белых камушков зубов, медленно пробирается к уголку буты нижней губы. Увяз, высвободился, опять увяз и грациозно вытягивается вдоль изгиба шеи, приземлился на вершину груди и в мгновение обомлел, опьяненный мягкой и гладкой упругостью, и оттуда медленно неохотно длинными извилистыми серпантинами спускается в долину тела, взмывая со вдохом и обороняясь с выдохом, приземляется на еле заметный венчик ребра, переваливает через гряду, скатывается в ложбину и начинает очередное восхождение на новый гребень, пока не добрался до мягкой тетивы бедра, напрягся, игриво вспорхнул в темноту окна и стрелой высвободился в еще несмышленый рассвет густого серо-голубого каспийского тумана»
Я говорю неслышимым шепотом, она притворно неподвижна рядом, все еще не придя в себя после последнего и уже готовая к новому урагану, но улыбка и дыхание выдают ее. Я прикасаюсь к ее губам, и она высвобождает из себя: «Как прекрасно», притягивает меня, обвивает и вонзается в меня белыми камушками.
Начинается четвертый год нашей любви.
ОТКРЫТИЕ
В восемнадцать лет я сделал важное открытие. У мамы появилась вторая, скрытая от меня жизнь.
Приблизительно одну ночь в месяц она не проводит дома. В расщелину ее отсутствия проваливались день, ночь и еще один день. После работы она не приходит домой, а на следующее утро шла прямо на работу, не заходя домой. Иной раз событие выпадало на выходные и могло занимать весь день или несколько часов.
Как я знал, что эти эпизоды завязаны в одну цепочку? Напоминаю, она была великолепная актриса, и никто не мог прочитать ее внутреннее состояние. Но необходимо учесть: первое – это был я, и то ли она не имела власти утаить от меня свое состояние, то ли не хотела притворяться. «Притворяться можно. Ты не нарушаешь при этом никакие кодексы. Но помни, притворство – обман. Прежде, чем делать это по отношению к близкому человеку, трижды подумай, так ли тебе важно скрыть истину». И второе – ее состояние было частью чего-то очень важного, она намеренно вводила себя в него, и ей было это так же важно, как бойцу – испытывать ненависть к противнику перед поединком. В ее случае, как я догадывался, это не была ненависть.
Слово «поединок» точно описывает то, к чему она себя готовила, и отвлекать свою душевную энергию на мелочное притворство не могла себе позволить. К ее предпоединочному состоянию примешивались и другие чувства: беспокойство, иногда в большей степени, чем обычно; всегда задумчивость, будто бы она решала головоломку; рассеянность и невнимательность ко всему остальному.
Обычно о ее намерениях отлучиться было известно заранее, за день или два. Случалось, решение исчезнуть принималось внезапно. В подобных случаях беспокойство доминировало среди всех других оттенков чувств. По возвращении в большинстве случаев она была расслаблена и удовлетворена. Что-то хорошее происходило в ее жизни и это все, что мне необходимо было знать.