Они создали меня. Я не существовал сам по себе. Конечно, я мог функционировать – дышать, жить, думать… даже чувствовать, как и все остальное человечество. Но в этом и заключался весь ужас!.. как все остальное человечество, в которое я после Алёны выродился.
***
С тех пор я больше не видел Алёну.
Знаю, через месяц после нашей разлуки она вышла замуж.
Я успокоился. Все оказалось проще, чем я себе нафантазировал. Это давало покой и уют душе (чтобы это загадочное слово ни значило), делало мир знакомым и размеренным. Давало надежду на счастливое будущее с другой, более надежной и преданной подругой. Все, что мне нужно – отпустить Алёну с вершин, над которыми мы парили и куда я непременно смогу взлететь еще раз, но уже с другой. Если смог сделать это с Алёной, что помешает повторить нечто подобное в этом бесконечно циркулирующем круговороте жизни.
В течение многих лет после нашего расставания я многократно приближался к раскрытию имени ее мужа, но каждый раз находил возможность защититься от этого знания. При обстоятельствах, избежать которых не смог, я узнал его имя двадцать один год спустя.
Те пространства, которые Алёна заполняла во мне четырнадцать лет – две трети жизни – оказались неприкосновенными. Как это происходит у других? Слушая, читая, наблюдая, изучая, могу предположить: у кого-то они заморожены и непроницаемы, как замки Снежной Королевы, у кого-то после длиннющей жизни остаются пустынными, как безграничная безжизненная Сахара, у кого-то, как Авгиевы конюшни, промываются потоками горных рек, едва успев наполниться.
Но я не другие – я один. Для меня: ничего не прошло, ничего не пройдет и ничего не будет забыто.
ЮВАЛЬ
Ее взяли на процедуры.
– У вас будет несколько минут для меня? – спросила все та же молоденькая сестра, которая так старательно поддерживала нас с мамой в начале встречи.
– Конечно.
С видом рискованной, но неопытной заговорщицы она повела меня вглубь здания по широкому коридору с высоко подвешенными в оконных проемах клумбами цветов разнообразных размеров, форм и оттенков.
Справа сплошная стеклянная стена открывает вид на сад чайных роз, за которым сразу без всякого предостережения начиналась дымчато-желтая безграничная глыба пустыни. На са̀мом горизонте или за ним колыхались невысокие возвышения. То ли скалистые горы, то ли песчаные холмы, а возможно, ни то, ни другое, а изнуренный жестоким солнцем песок извергает из раскаленного чрева своего потоки миражей. А те, в зависимости от времени дня и воображения наблюдателя, расплываются в оазисы, возносятся скалистыми холмами или сворачиваются в волны, плавно накатывающиеся на зыбучие дюны пустыни.
Слева по галерее затемненные стекла предохраняют офисы от лавин солнечных химер, намеревающихся испепелить все, что человек созидающий умудрился отвоевать у пустыни.
Наблюдение этого раскаленного пейзажа из полуденной прохлады офиса, сквозь сочные ароматы цветов, обрамляющих окна, возвращало меня в детский мир космических пейзажей и фантастических полетов к далеким планетам.
***
Люблю среднюю полосу России с жаркой желтой рожью, изумрудными холмистыми лугами, волнистыми полями, золотыми купавами, пахучими огородами, гумном со старой ригой и сипящими кузнечиками, отпечатанными в моем воображении Буниным. Мечтаю побывать в сочной яркой игривой Эстотии15 и на планете бабочек Набокова, но что я знаю про пустыни? Есть ли у них каменные опушки, песчаные просеки или горные распады. Не припоминаю ни одного знакомого автора, воспевающего красоту пустыни. Знаю наверняка, что если отыщется, то его стиль будет мало похож на бунинский.
***
Девушка открыла электронной карточкой последнюю в галерее дверь и вошла в просторный угловой кабинет, пропустив меня первым. Проверила, что замок сработал и, заметив мой вопросительный взгляд, объяснила: