В другой своей речи нацистский идеолог уточнил, сколько конкретно территории нужно Рейху: «Регион, предназначенный самой природой для поселения немецкого народа, — это область от восточных границ нашего рейха до Урала…. Мы поселимся в этом регионе в соответствии с законом, что более способный народ всегда имеет право захватить земли менее способного и владеть ими»[238].
Последний пассаж находит явную параллель и в рассуждениях Сепульведы, и в идеологии «доктрины открытия», когда маркер «более высокой культуры» становился обоснованием законности «вытеснения» индейцев с их родных земель. Та же идея нашла отражение в широко известной пропагандистской брошюре СС «Недочеловек»: «Бесконечно тянется степь Русской равнины — это Восточная Европа. Внезапный и резкий контраст, культурная пропасть в сравнении между Центральной Европой и этим огромным пространством. По обе стороны границы одна и та же земля — однако не один и тот же человек… У самого человека есть возможность наложить отпечаток на территориальный ландшафт. В то время как на немецкой стороне упорядоченное изобилие, спланированная гармония полей, хорошо продуманное размещение сёл, по другую сторону — непроходимые леса, степные просторы, бесконечные первозданные лесные массивы, через которые пробивают себе путь реки с песчаными отмелями. Плохо обрабатываемая плодородная почва могла бы быть раем… а в настоящее время это заброшенная, запущенная земля, которая катится в бездну культурного нигилизма»[239]. Читатель этой брошюры, таким образом, подводился к мысли, что необходимо передать запущенную землю «человеку цивилизации», который знает, как с ней обойтись.
В свою очередь речь Альфреда Розенберга от 20 июня 1941 года хорошо «рифмуется» с иезуитским обращением к чироки президента Джексона, который уверял, что депортация проводится для блага индейцев. За два дня до начала агрессии против СССР будущий нацистский министр восточных территорий рассуждал, что
Нацистским идеологам весьма нравилась и сущность доктрины Монро — в том смысле, что они хотели для себя аналогичной доктрины, которая бы развязала им руки. Во время обострения отношений между США и Германией в апреле 1939 года, когда Франклин Рузвельт требовал от Гитлера разъяснения его планов, вождь нацистов поддел американского лидера ссылкой на концепцию американской экспансии:
«Мы со своей стороны тоже могли бы обратиться к Президенту США с вопросом, каковы цели американской внешней политики и какие намерения у него относительно, например, центрально- и южноамериканских государств. В этом случае г-н Рузвельт, надо признать, имел бы полное право сослаться на Доктрину Монро и отказаться выполнять такую просьбу, расценив её как вмешательство во внутренние дела американского континента. Мы, немцы, поддерживаем подобную доктрину для Европы и прежде всего для территории и интересов Великогерманского рейха»[241]. Влиятельный германский журналист Йозеф Виншух уверял своих читателей, что эта, по его выражению, «доктрина Гитлера» заслуживает полного признания, такого же «как и американская доктрина Монро»[242]. 1 марта 1940 года министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп повторил эту параллель в беседе со спецпредставителем Рузвельта Уэллесом: «Германия не желает иметь в Европе ничего больше того, чего Соединённые Штаты добились в Западном полушарии посредством доктрины Монро»[243]. Если перевести эти слова с дипломатического языка на обычный, то Третий рейх дерзко расписывался в планах господства над Центральной и Восточной Европой и требовал не мешать ему.
Импонировал нацистам и англосаксонский расизм — именно в нём гитлеровские идеологи усматривали причину успеха Британской империи и США. Так, нацистский философ Вархольд Драшер в книге «Превосходство белой расы» (1936) уважительно констатировал: «Религиозное учение о предопределении (почерпнутое ими из Ветхого Завета) трансформировалось у них в выраженное расовое сознание. Уже не как протестант, но как англосакс он (англичанин) считает себя избранным для власти над миром…. Власть над миром стала для него важнейшей частью его земного призвания»[244]. Результаты этой борьбы англичан за власть очень впечатляли фюрера. Гитлер признавался: «Какими бы средствами Великобритания ни приобрела свои колониальные территории — а я знаю, что она добилась этого силой и часто жестокостью, — я прекрасно знаю, что ни одна другая империя никогда не возникала иным путём и что в конечном счёте в истории учитываются не столько методы, сколько успех, и не успех методов как таковых, а скорее общее благо, которое эти методы приносят. Теперь нет никаких сомнений в том, что англосаксы проделали огромную колонизационную работу в мире. Этой работой я искренне восхищаюсь»[245].
Самое, пожалуй, неочевидное сходство нацизма с доктринами англосаксонской экспансии заключается в том, что Гитлер, как и его предшественники, претендовал на изобретение самой передовой социально-экономической системы, привлекательной для копирования в других странах. Точно так же, как Вашингтон настаивал на неизменной прогрессивности либеральной демократии, Берлин публично говорил о том, что в нынешних условиях именно национал-социалистический порядок может претендовать на подлинную революционность. «Другие народы и их государственные лидеры пугаются мысли о том, что здесь [в Германии] сложилось, — утверждал Гитлер. — Они понимают, что это государство достигло прочного синтеза национализма и социализма и что в долгосрочной перспективе это государство будет развивать мощное притяжение, подобное идеям Французской революции в её эпоху»[246]. Впрочем, для народов, населявших восточное пространство, подобная перспектива — стать нацистскими — была заведомо невозможна.
Таким образом, экспансионистские концепции нацизма обнаруживают большое сходство с доктринами завоевания Америки. И там, и там агрессор оспаривал право владения землёй, расчеловечивая конкурента, а в конце XIX века и вульгарно перенося на отношения народов теорию Дарвина; и там, и там этому процессу пытались придать вид естественного, запущенного непреодолимыми высшими силами; и там, и там захват земли позиционировался как способ создания континентальной империи. Все эти параллели, разумеется, не случайны. Глядя на Британию и на США, фюрер видел процветающие государства, которые шли к успеху, не считаясь с издержками. Старые пуританские приёмы казались основателю нацизма универсальным рецептом для строительства «тысячелетнего рейха».
Однако некоторые их компоненты нацисты значительно усилили. В то время как «предначертание судьбы» оспаривалось и даже высмеивалось в оппозиционной американской прессе XIX века, идеи агрессивной «геополитики», «крови и почвы» были органичной частью нацистской идеологии, не допускавшей никакого инакомыслия. Более того, Гитлер облёк теорию своего экспансионизма в научные термины и активно использовал для её продвижения академическую профессуру. Наконец, в нацистской Германии эти теории приобрели экзальтированные апокалиптические черты. Фюрер предрекал своему народу бескомпромиссную борьбу за пространство, в которой не может быть ничьей. В ней падут либо немцы, либо их противники.
Конспирология и научный расизм: антиэгалитарный образ мысли как предпосылка нацистской «войны на уничтожение»
Экспансионистские концепции колонизаторов были идейным фундаментом территориальных захватов. Но гитлеровцы, алкавшие восточной земли, нуждались ещё и в современных, модернистских учениях, позволявших мобилизовать нацию на обезлюживание приобретённых пространств. В их основе лежали влиятельные антиэгалитарные идеи: идея тайного заговора и идея научного расизма.
Великая Французская революция открыла новую эру в истории человечества, когда прогнившие феодальные порядки один за другим полетели в тартарары, уступая место буржуазной действительности. Этот грандиозный сдвиг был настолько ошеломителен, что в течение XIX века интеллектуалы и обыватели всего мира пытались осмыслить его природу и — шире — механизмы развития исторического процесса, которые приводят к таким потрясениям. Различные объяснения, выдвинутые тогда, вступили между собой в ожесточённую конкуренцию.
Самой содержательной концепцией, которой ответили на происходящее силы прогресса, стало учение Карла Маркса: он обосновал, что историей движет борьба классов — рабовладельцев и рабов при рабовладельческом строе, феодалов и крестьян при феодальном, буржуазии и пролетариата при буржуазном. Классовые противоречия, рождённые на каждом витке развития, разрешаются при переходе на более высокую ступень социально-экономической организации. Марксизм смотрел вперёд с оптимизмом: финальной точкой истории, скрытой за горизонтом капитализма, он провозглашал коммунизм, бесклассовое общество подлинной свободы и благоденствия для всех. Революция в марксистской парадигме — этап движения вперёд и оценивается со знаком плюс.
Однако реакция трактовала падение Бурбонов и последующие смуты XIX–XX веков прямо противоположным образом. Этот дискурс породил две влиятельные теории, которые незримо напитали нацизм и обогатили гитлеровскую идеологию расчеловечивания врага в ходе завоевания Lebensraum.
Первой такой теорией стала современная конспирология, согласно которой все социально-политические взрывы — это результат действия злокозненной закулисы, цель которой — разрушить богоданный порядок вещей, государство и нравственность. На роль этих скрытных вершителей судеб были предложены сначала масоны, а затем — евреи. Уже в 1797 году увидел свет значительный труд аббата Огюстена Баррюэля «Записки о якобинцах»[247], который рассказывал, что после сожжения Великого магистра тамплиеров Жака де Моле, осуществлённого по приказу Филиппа Красивого в 1314 году, остатки ордена образовали тайное общество франкмасонов; оно ставило себе целью сокрушить католическую церковь и троны государей. В XVIII веке эта организация, соединившись с баварскими иллюминатами, наконец-то пришла к успеху. Секретные интриги привели к свержению короля, которое гнусные масоны хотят повторить и в других державах. Это повествование о «Франции, которую мы потеряли», по точному замечанию Умберто Эко, читается как «бульварный роман»[248]. Тем не менее оно приобрело огромную популярность; к примеру, в России в начале XIX века его издали дважды; один тираж был отпечатан в типографии Московского университета.
После выхода своего труда Баррюэль получил письмо от некоего капитана Симонини, который сообщил автору, что «масонство придумали евреи и что евреи проникли во все существующие тайные общества»[249]. Аббата это известие потрясло — оно окончательно сложило в его голове стройную картину мирового заговора. В послании Симонини впервые было озвучено слияние масонских и еврейских мотивов, ставшее конспирологическим мейнстримом как минимум на последующие двести лет. Идея о еврейско-масонском комплоте будет владеть умами черносотенцев в ходе русской революции и станет одной из основ государственной идеологии Третьего рейха. Нарочитое отождествление понятий «еврей» и «большевик» («жидобольшевик»), характерное для нацистской риторики, будет эффектным повторением семантического сближения слов «еврей» и «масон» («жидомасон»), произошедшего в умах европейских реакционеров XIX века. Связь этих трёх образов врага, объединённых в праворадикальном пантеоне, мы продемонстрируем исследованием малоизвестного сюжета из публицистического наследия главы СС.
В 1936 году в Германии вышла брошюра Генриха Гиммлера «Охранный отряд как боевая антибольшевистская организация»[250]. Эта работа отличалась своеобразным изложением истории большевизма, которую автор выводил далеко за рамки деятельности ленинской политической партии. Рейхсфюрер СС предлагал считать большевизмом ни много ни мало вечную борьбу «евреев и недочеловеков» за власть над миром. Под его пером в категорию большевистских зверств попали библейская «расправа иудеев над персами» при царе Артаксерксе, в честь которой еврейство отмечает праздник Пурим, и… Французская революция, являвшая собой, по Гиммлеру, «законченный большевизм, систему организованной бойни светловолосых и голубоглазых — лучших сынов французского народа»[251].
Переходя к истории русской смуты, глава «Чёрного ордена» сообщал, что евреи-заговорщики первоначально осуществили ряд убийств талантливых политических деятелей царской России, например Петра Столыпина, а после спровоцировали Первую мировую войну. В результате произошла Февральская революция, вознёсшая к вершинам власти еврея (!) Керенского[252]. При этом Гиммлер остановился на любопытном эпизоде из биографии лидера Временного правительства. По словам нацистского функционера, еврейская мать Керенского в своё время была приговорена к смерти за революционную деятельность. Но когда стало известно о её беременности, Александр III помиловал женщину и тем самым сохранил жизнь будущему губителю империи, подготовившему базу для большевистского переворота[253]. В нацистском стиле Гиммлер характеризовал поступок царя как образец «арийского добродушия», намекая, что в случае с евреями подобное милосердие оборачивается большой бедой.
На самом деле Александр Керенский не имел еврейских корней[254]. Отец политика Фёдор Михайлович происходил из великороссов; несколько поколений его предков были служителями православной церкви. Мать министра-председателя Надежда Александровна Адлер, никак не связанная с революцией, вышла из немецко-русской дворянской семьи. Можно было бы допустить, что Гиммлер просто приписал Александру Фёдоровичу семитское происхождение для сгущения красок в описании еврейских козней, но вряд ли он мог обрамить свой рассказ столь мелодраматическими подробностями. Откуда же рейхсфюрер всё это взял?
Слухи о том, что Керенский — еврей, имели широкое хождение в русской правомонархической среде. К примеру, об этом, ссылаясь на рассказ своего однокашника и ничуть не сомневаясь в его достоверности, писал бывший дворцовый комендант, генерал-майор императорской свиты В.Н. Воейков: «Фёдор Керенский в молодости женился на особе, у которой уже был сын Аарон Кибриц. Фёдор Керенский, происходивший из русской православной семьи, усыновил Аарона Кибрица, который и превратился в Александра Фёдоровича Керенского»[255].