К счастью, они сразу не заметили, что Яна, которого я спрятал у Крачковой, в башне не было; а они думали, что он там скрывается вместе с Мелштинским и Сецигновским. Я тем временем, смело выйдя на улицу, осматривался.

Ещё раз поручив старой хозяйке, чтобы его без меня не смела выпускать, я побежал к угловому каноническому дому, в котором тогда ещё под замком жил ксендз Ян Длугош старший.

Я давно знал, что у него было милосердное сердце, а кроме того, он благоприятствовал Тенчинским. Я был уверен, что застану его на ногах. Боялись всего. Колокол на башне Панны Марии по-прежнему бил в набат.

Когда я вбежал, запыхавшись, слуги меня не очень-то хотели впускать к пану. На шум у двери вышел тогда сам ксендз Ян с чётками в руках, с лицом суровым и нахмуренным, какое обычно делал. У него было доброе сердце и большой ум, но в душе носил много горечи и из уст его она выливалась с радостью, никого не щадя.

Он узнал меня или вспомнил, что видел у ксендза Яна.

— Чего хочешь? Чего добиваешься? Что делаешь среди этих пьяниц? — крикнул он на меня. — Разве тут место придворному и королевскому слуге?

Затем я, осмелев, сказал, что ради милости Христа прошу, чтобы разрешил мне минуту поговорить с ним лично.

— Отец, — прибавил я, — речь о человеческой жизни.

Не говоря ни слова, он повернулся и повёл меня в комнату, в которой работал, и где из-за книг, пюпитров и бумаг, что её заполняли, было трудно повернуться.

В немногих слова рассказал я ему, что сделал. Он удивился и, благословляя, начертил над моей головой крестик.

— Отец, — сказал я, — нет другой помощи, если мы хотим спасти жизнь младшему, я должен привести его сюда, а отсюда в более светлую минуту либо в замок, либо за город.

— И как ты заберёшь его отсюда, — спросил он, — когда этот сброд улицы наполняет? Это нужно сделать, пока не рассвело, а то его узнают.

Мне пришло в голову надеть ему чёрную епанчу ксендза и берет, какой носили клирики и ксендзы, и так одетого привести в дом ксендза Длугоша.

Выбирать было не из чего. Свернув узелок, я побежал с ним к Крачковой. Когда приближался к печи, вызывая его оттуда, первое слово, которое я от него услышл, было:

— А отец! Отец! Что с ним?

Я не хотел разрывать его сердце и шепнул:

— Не знаю, наверное, спасся бегством.

Я объявил, что Длугош ждёт его в своём доме. Он не долго колебался, вышел до неузнаваемости испачканный сажей, свой огромный меч бросив в печь. Я надел берет и епанчу, и, взяв под руку, потянул его за собой.

От дома Крачковой до каменицы каноника было недалеко, но мне никогда в жизни ни одна дорога не казалась длинней, чем эта. Хотя самое фанатичное простонародье находилось под ратушей, и там хватало безумцев, между которыми мы должны были проходить, почти за них задевая.

Тенчинский, к счастью, или не слышал, или не понимал кричащих во всё горло и рассказывающих о кровавой мести. Никто по дороге не зацепил нас и, когда мы очутились перед отворяющимися нетерпеливо дверями дома ксендза, я вздохнул легче.