В беспокойном ожидании прошло мгновение; народ не только не думал расходиться, скорее всё большие толпы его наплывали… ярость, гнев росли. Я смотрел не первый раз в жизни, как раздражённая лишь бы чем чернь собирается в толпу. Там уже ни слово, ни разум ничего не значили. Один подстрекает другого и хочет его переусердствовать; рождаются всё более горячие слова, а от крика до кулака недалеко. Потом любой безумец замахнётся рукой и даст знак, и все бросятся.

Вокруг меня мещане начали роптать:

— Посмотрим! Послали советников к королеве, посмотрим, что скажет. Не даст она правосудия, тогда его себе учиним сами, хоть бы жизнь пришлось отдать! Кровь за кровь, как хамов нас тут хлестать будут.

От этого крика толпа становится всё более яростной. Кто хотел вставить более разумное, более холодное слово, того перекрикивали, был вынужден замолчать. Напротив, уговоры действовали ещё хуже, точно как в бане, когда льют воду на раскалённый камень и идёт пар. Я тут уже точно и понять не мог и уловить, что говорили. Королева в замке, которая в то время надеялась родить, знала уже, что на рынке кипело. Звали в совет Пеняжку, подчашего Обулца и маршалка.

Но те вовсе не ожидали, чтобы из этого могла вырасти опасность, а может, для них, Боже упаси, не очень важны были паны Тенчинские, если бы даже им непоздоровилось. Испуганная королева приказала известить советников, что торжественно объявляет и даёт восемьдесят тысяч гривен поруки, что завтра, так как уже наступала ночь, дело рассудит, согласует и уладит.

Советников это не успокоило; они объявили, что тут надо что-то сразу предпринять, потому что ужасно раздражённый народ сдержать трудно.

На что им староста Пеняжек сказал:

— Ваше дело — мещан привести в себя, вы за всё отвечаете.

Советники, которым это упало на плечи, вышли весьма возмущённые и недовольные.

Кридлар постоянно кричал:

— Будь что будет… у нас нет сил.

Тут у замковых ворот ждал их народ с предводителями: несколько более значительных купцов требовали усмирения, помощи. Затем Кридлар бросил им в глаза то, с чем вернулся.

— Королева, а скорее староста, отделался от нас честным обещанием. Мы уже сами не знаем что делать. Пожалуй, мы должны свершить правосудие, на какое нас хватит.

Тут от слова к слову, когда один передавал другому, что делать, а никто не мог эффективно помочь, умы распустились и распоясались так, что их никакой силой сдержать было нельзя. Клеменс с Лургом и Шарлангом, который должен был пойти домой, дабы исчезнуть с людских глаз, побитый и окровавленный, специально стоял и кричал, что справедливости нет, что рыцари белым днём на улицах убивает мещан.

У тех, кто на него глядел, переворачивалось сердце; у кого что было в руках, начиная от ржавого корда до обитого прута, до вил для навоза, каждый побежал, готовый бить и убивать.

Было двадцать три часа, опускался вечер; город, который должен был затихнуть, всё страшней, всё громче, всё фанатичней оживлялся.

На улицах было слышно одно:

— Бей, убивай!

Вот только никто ещё не начал и не дал сигнала.

Советники уже ни отпираться, ни настаивать не смели, заботясь о собственной жизни, а тем людям, что были с ними, приказывала толпа. Тешнер, художник Войтек, Шарланг, которых в каждой уличной стычке можно было встретить на первом месте, тут также подливали масла в огонь.