Как и подобает победоносному военачальнику, Цезарь подхватил меня на руки и отнес на постель, раздвинул шелковый полог и уложил на леопардовые шкуры. Я нежилась, ожидая, когда он присоединится ко мне. В последние недели я особенно истосковалась по близости с ним, ибо он постоянно отсутствовал – либо физически, либо мысленно. Война породила множество финансовых проблем, и текущие заботы не позволяли расслабиться. Я за это время с печалью осознала, что нуждаюсь в нем, как в отдыхе, свежем воздухе и запахе цветов на ветру. Его присутствие само по себе было радостью. Разумеется, я могла существовать и без него, как выжила бы без отдыха, свежего воздуха или аромата цветов, сидя в темнице. Его отсутствие превращало в темницу даже великолепные царские покои.

Когда мы занимались любовью, мне казалось, что я была у него единственной, хотя и знала про его богатейший любовный опыт. Порой воображаемые картины его прошлого вызывали у меня жгучую ревность. Однако я утешала себя мыслью, что если он – моя первая любовь, то я – его последняя. Это позволяло мне вынести знание о Помпее, Кальпурнии, Сервилии, Марсии и… особенно Корнелии, что была его первой любовью.

Цезарь погасил лампы, и в окутавшей комнату темноте я услышала его приближающиеся шаги. Потом он оказался рядом в благоухающей ароматами темноте. Когда он обнял меня и прижал к себе, я задрожала от предвкушения наслаждений.

Некоторое время он лежал неподвижно, лишь грудь вздымалась и опадала, словно в такт плещущим под нами волнам. Но его неподвижность была полна скрытой мощи. Другие мужчины нетерпеливо набрасывались на предмет своего вожделения, а он сдерживался, причем так долго, что я даже подумала, не заснул ли он.

Неужели он так глубоко погрузился в собственные мысли, что снова позабыл обо мне?

Я уже стала погружаться в дрему, когда Цезарь неожиданно зашевелился, повернулся ко мне, прилег на бок и коснулся рукой моей шеи.

Его рука – сильная, но вовсе не грубая и мозолистая, какой принято считать руку солдата, – нежно поглаживала мою шею, щеку, ухо. Он проводил тыльной стороной пальцев по моей коже, будто ему достаточно было ощутить контуры тела. Я закрыла глаза и наслаждалась легкими, как перышко, прикосновениями; они одновременно успокаивали и возбуждали. Эти касания заставляли меня чувствовать себя драгоценной реликвией, произведением искусства, к которому коллекционер прикасается с благоговейным трепетом. Однако прикосновения становились все настойчивее, словно он, подобно слепцу, познавал меня на ощупь, запечатлевая в памяти линии и изгибы моего лица и тела. При этом Цезарь не проронил ни слова. Наконец он приподнялся чуть выше, повернулся и поцеловал меня. Поцелуй был легким, как и предшествовавшие ласки, но я испытала такой прилив удовольствия, словно возлюбленный овладел мной. Его дразнящее обещание воспламеняло во мне нетерпеливое желание.

Он начал касаться моих плеч, груди, живота – с той медленной тщательностью, что превращалась в пытку. Снаружи доносился тихий плеск волн Нила – податливых и уступчивых, как мое тело. Я почувствовала, как мои ноги расслабляются, словно плывущие по течению цветы, и обвиваются вокруг его длинных, крепких, мускулистых ног.

На мне было тончайшее шелковое одеяние цвета александрийского неба в сумерках – одно из самых любимых. Этот дивный шелк привозили не из страны Куш, а из неведомых краев, лежавших где-то за Индией, и он был прозрачен и невесом, как дымка раннего утра. Сейчас, когда я прижималась к Цезарю, мне казалось, что это и есть слой шелковистого тумана. Однако мой возлюбленный умело развязал шнурки и высвободил меня из поблескивающего кокона.

– Змее нужно сбросить кожу, – сказал он. – Приди ко мне обновленной!

И я действительно почувствовала себя так, словно освободилась не только от кожи, но и от части своего прежнего естества. Легкий наряд упал на пол рядом с кроватью совершенно беззвучно.

– За ним должна последовать твоя туника, – потребовала я.

Туника уже спадала с плеч, обнажая грудь Цезаря. Я сняла ее.

Едва уловимый ветерок шевелил занавеси вокруг нашей постели.

– Ауры света, игривые ветры составят нам компанию, – сказала я.

– Аурам тоже надлежит удалиться, – возразил он, – ибо я не желаю показывать наши удовольствия никому.

Он пнул ногой одну из занавесей, и она тихо обвисла.

– Значит, и боги слушаются тебя, – сказала я, одолеваемая таким желанием отдаться ему, что дрожала от вожделения.

– Иногда, – отозвался Цезарь и заключил меня в объятия.

Однако он не спешил. Там, где я торопилась, он медлил, за что я ему признательна по сей день, ибо помню все в мельчайших подробностях. Ласки затягивались, и я чувствовала себя как человек, изнывающий от жажды, когда ему не дают утолить ее сразу, но выдают воду понемногу – зато такую свежую, чистую и вкусную, что она становится божественным нектаром. И после этих любовных игр он отнюдь не разочаровал меня.