– Египет принадлежит тебе, – провозгласила я.

– Египет – это ты, – ответил он. – Самое драгоценное завоевание в моей жизни.

Цезарь пожелал увидеть свои новые владения, я же захотела показать ему весь Египет, от Александрии до Асуана, более шестисот миль вверх по Нилу. Плыть предстояло на главной парадной ладье Птолемеев, и я не без основания рассчитывала произвести на него впечатление. Пусть завоеватель лесов и долин Галлии узрит прославленные древние сокровища Востока.

Огромная ладья размером с боевой корабль, символизирующая великолепие и могущество власти, плыла по груди Нила. Длина ее от носового украшения в форме лотоса до изогнутой кормы составляла сто восемьдесят локтей, в движение она приводилась многими рядами весел и представляла собой плавучий дворец с пиршественными залами, колоннадами, святилищами и садом. Кедр и кипарис на стенах покрывала ослепительная позолота с ярчайшими вкраплениями сердолика и ляпис-лазури. Как я и ожидала, Цезарь взошел на борт и замер на месте. Некоторое время он молча озирался по сторонам в жадном восхищении.

Неожиданно у меня зародились опасения: а если он все-таки решит аннексировать Египет? Цезарь завладел страной силой оружия и пока не выказывал подобного намерения, но все его победы в других землях приводили к тому, что завоеванные территории становились римскими провинциями. Неужели единственным препятствием на пути к утрате египетской независимости стала я? Не получится ли так, что наша поездка разожжет его аппетиты вместо того, чтобы умиротворить его?

– Да, – произнес он, обратив свой взгляд ко мне, – при виде такого Рим начинает казаться скучным и жалким, его здания – невзрачными, и даже Форум не впечатляет. Нам многому нужно у вас поучиться, – заключил Цезарь с тем же алчным блеском в глазах.

Мы подняли шелковые паруса, и судно неспешно двинулось в путь. С парадной палубы открывался прекрасный вид на Александрию, сверкавшую в лучах весеннего солнца белизной, подобно проплывавшим над головой облакам. К счастью, большая часть лучших городских строений уцелела, и мы видели Мусейон, храм Сераписа, библиотеку. Однако нанесенный городу ущерб был огромен. Я понимала, что на его восполнение уйдут годы.

Люди, махавшие нам руками с берега, были одеты как греки и приветствовали нас по-гречески.

– Сейчас мы покинем Александрию и направимся в настоящий Египет, – сказала я, когда город остался позади и начал постепенно скрываться из виду. – Чем дальше мы отплываем, тем реже ты будешь слышать эллинскую речь. Но не бойся, я говорю по-египетски.

– Чего мне бояться? – Он указал жестом на сопровождавшие царскую ладью четыре сотни малых судов с солдатами на борту. – Нечего бояться, пока со мной мои легионеры.

– А без солдат, выходит, ты беззащитен? – поддела я его.

– Как любой полководец, – согласился он, – особенно римский. Я уже давно понял, что, не будь у меня преданных солдат, сенат по возвращении из Галлии за все мои победы наградил бы меня смертью.

– Ты правильно сделал, что взял их с собой. Здесь, конечно, не Рим, но Египту не помешает увидеть и нас обоих как представителей законной власти, и твоих воинов, ибо эта власть располагает силой, способной в корне пресечь любую попытку мятежа.

Наша ладья с величавой неспешностью плыла по реке, а я вспоминала, как, движимая детским любопытством, уже проделала тот же путь к пирамидам вместе с Мардианом и Олимпием. Теперь я испытывала особенную гордость – ведь я обладаю этими чудесами и покажу их своему возлюбленному.

Царская спальня на корабле оказалась столь же роскошной и просторной, как и в александрийском дворце. Огромная кровать, покрытая леопардовыми шкурами, со всех сторон была прикрыта тончайшей шелковой сеткой, защищавшей от насекомых, вокруг расставлены кушетки, инкрустированные слоновой костью, позолоченные пуфы из черного дерева, чаши с лепестками роз и алебастровые масляные лампы. Мы с Цезарем вернулись сюда вскоре после того, как заходящее солнце окрасило широкое русло реки. Когда над прибрежными тростниками начал подниматься ночной туман, мы задернули квадратное окно каюты шелковой занавеской.

– Ну вот, сейчас мой мир сузился, зато я пребываю в кристалле роскоши и наслаждения, – промолвил Цезарь, сбросив сандалии и растянувшись на ложе.

– Разве это не целая вселенная? – воскликнула я, подойдя к нему и садясь на один из пуфиков. – Разве для влюбленных их спальня не представляет собой центр мира?

– Да, верно, – согласился он. – Но когда это не просто влюбленные, а Цезарь и египетская царица Клеопатра, их миры поневоле простираются далеко за пределы этих стен.

– Ты назвал меня царицей, но сам обошелся без титула, – словно невзначай обронила я. Мне было ясно, что за его упущением что-то стоит. – Впрочем, тебе есть из чего выбирать. Ты и консул, и император, и командующий. Истинный властитель римского мира. И Амон.

Он откинул голову назад и рассмеялся.