– Тише. Не то Фульвия побьет тебя, и я отменю твое назначение.
– Вместе с другими новыми назначениями, что ты только что провел?
Антоний повернулся ко мне и с доверительным видом сообщил:
– Цезарь увеличил количество сенаторов от шестисот до почти девятисот! Некоторые из них – настоящие варвары, вывезенные из Галлии. Теперь будет о ком чесать языки. На меня перестанут обращать внимание, я на их фоне слишком заурядный.
– Эти люди помогли мне победить, – сказал Цезарь. – Окажись на их месте пираты и разбойники, они тоже получили бы награды. А это знатные воины, они отнеслись ко мне по-дружески и остались мне верны.
– Но они носят штаны! – посетовал Лепид. – Штаны вместо тоги! Штаны в сенате! Воистину наступил конец света!
– Чепуха, – отрезал Цезарь. – У нас они облачатся в тоги, независимо от того, что носят дома.
Статую поднимали вверх по ступенькам, и я увидела, что фигура чуть не соскальзывает с платформы. Правда, рабочие почти добрались до вершины.
– Пошли, – сказал Антоний. – Ты ведь не собираешься наблюдать за тем, как ее ставят на пьедестал. Лучше повеселимся. Я знаю одно местечко…
Цезарь издал насмешливый стон.
– Никаких пьес. Никаких скачек на колесницах.
– Согласен, – кивнул Антоний. – Сходим лучше на палестру и посостязаемся. Как в старые добрые времена. Ты помнишь?
Он наклонился и положил руку Цезарю на плечо.
– Еще как помню, – отозвался Цезарь. – И думаю, что по-прежнему могу тебя одолеть.
– Поживем – увидим, – со смехом заявил Антоний. – Но предупреждаю тебя…
Обмениваясь шутками, они легко сбежали вниз по ступенькам.
Я никогда не забуду тот день. Он служит мне утешением, когда я думаю о мире как о юдоли скорби. Ведь я видела чистую, незамутненную радость и искреннее веселье, столь редкостное среди мужей.
Снова настали сатурналии – праздник разнузданной вольности. Я расспрашивала о нем, но поняла только, что праздник имеет отношение к богу Сатурну. Почему при этом все должны рядиться невесть во что, почему рабы и господа меняются местами, а тога попадает под запрет, для меня так и оставалось загадкой. Все семь дней праздника люди вольны говорить то, что обычно не дозволяется, так что на улицах звучало много интересного.
Дома были открыты для друзей, и они потоком переходили из одного жилища в другое, обмениваясь подарками. Подарки, надо заметить, тоже дарили любопытные: зачастую одна вещь ловко маскировалась под другую. Свечи напоминали что-то съедобное, выпечка походила на ювелирные украшения, живые растения выглядели как вырезанные из камня. В некоторых богатых домах назначали saturnalicius princeps – распорядителя праздника. Он задавал тон, указывая людям, когда петь, когда танцевать, а когда декламировать стихи.
Цезарь держал дом открытым, позволяя людям свободно входить и выходить. Точно так же поступил и Цицерон, и живший неподалеку, в бывшем дворце Помпея, Антоний, да и каждый римлянин, имевший отношение к политике. Таким способом они демонстрировали исконно римские добродетели – доступность и щедрость, причем эта манера ублажения народа, в отличие от состязаний в цирке, не была связана с пролитием крови.