Поскольку Птолемей упросил меня пойти на праздник (он хотел одеться евнухом и прикинуться Мардианом), я согласилась посетить несколько домов.

– Несколько, но не все! – предупредила я его. – Я не буду ходить из дома в дом. Царям и царицам это не подобает.

– Но мы же не будем царицами и царями. Я буду Мардианом!

– А как кто-нибудь поймет, в чьем облике ты явишься? Никто здесь не знает Мардиана, кроме Цезаря. И как можно одеться евнухом? Они одеваются как все.

Мне не хотелось разочаровывать его, но правда есть правда.

– Я буду говорить высоким голосом, – заявил он.

– Но у тебя и так высокий голос в силу возраста. Я думаю, что костюм евнуха… не самая удачная мысль. Почему бы тебе не предстать в каком-то ином виде? Скажем, в наряде пирата или гладиатора? Или колесничего? Есть столько ролей рабов и вольноотпущенников.

– Неужели мой голос действительно так высок? Как у евнуха?

Чувствовалось, что брат расстроился.

– Он пока еще не ломался, но он обязательно станет ниже. Может быть, в следующем году…

Я вздохнула. Мне очень не хотелось, чтобы он переживал из-за этого. Хватало тревог и из-за его непрекращающегося кашля.

– Ну а я, кем я могу стать? Не царицей… Служанкой не буду, это слишком предсказуемо. Наверное, я могла бы стать гладиатором… если ты не захочешь им быть.

– О нет, лучше ты, – быстро отказался он. – Но разве женщины бывают гладиаторами?

– Кажется, я слышала о таких, – ответила я, хотя уверенности у меня не было. Не исключено, что это игра воображения.

– А каким мечом ты вооружишься? Или ты хочешь сеть и трезубец? – спросил Птолемей.

– Вот уж не знаю. У Децима, любимого полководца Цезаря, есть школа гладиаторов. Не сомневаюсь, он даст мне подходящий костюм. Но с сетью и трезубцем, наверное, в толпе не слишком удобно.

– Зато забавно ткнуть кого-нибудь. Вроде Цицерона или задаваки Фульвии.

– Цицерон бы сначала заныл, а потом сочинил на эту тему речь. Что касается Фульвии, то, полагаю, она сама носит при себе остро отточенный трезубец. И мне не хотелось бы дать ей повод пустить его в ход.

Короткий зимний день уже клонился к закату, когда мы вошли в дом Цезаря. Его атриум, трапезная и сад были набиты людьми, большинство из которых нахлобучили на головы «колпаки свободы»[10], обычно служившие отличительным признаком освобожденных рабов.

Я сжала одной рукой руку Птолемея, другой – руку Хармионы. Во время этого праздника рабы и господа перемешивались, и хозяева прислуживали своим работникам.