Я продолжала водить пальцами по линиям отметин на его спине. Он слегка поежился – то ли от холодных прикосновений, то ли от щекотки, – потом повернулся со вздохом и поцеловал меня.

– Вообще-то, я уже собирался идти, но…

Цезарь вновь заключил меня в объятия, и мы погрузились в пучину страсти.

Забрезжил рассвет, когда он оделся и приготовился уходить.

– Мне уже почти пора возвращаться сюда, – усмехнулся Цезарь, надевая сандалии. Было так светло, что я без труда различала их цвет и количество ремешков.

– Ты можешь посмотреть на него сейчас, – предложила я. – Уже не понадобится лампа.

Взяв Цезаря за руку, я подвела его к маленькой кроватке в соседней комнате, где на спине спал наш сын.

Меня поразил вырвавшийся у Цезаря стон и выражение боли на его лице. Он уставился на малыша, даже опустился на колени, чтобы рассмотреть его поближе, а потом взял мою руку и сжал ее. Очень долго он оставался в этой позе, не произнося ни слова, а потом резко поднялся и направился к двери. Уже у порога Цезарь обернулся и бросил на меня печальный взгляд.

– Это истинный я, – прошептал он.

После чего ушел.

Я стояла в саду у каменного фонтана и смотрела, как восходит солнце. Я выждала в своей комнате, пока Цезарь покинет виллу, и выскользнула из спальни, не в силах дожидаться пробуждения остальных. Я устремилась навстречу голосам проснувшихся птиц. Утренний воздух был свеж и прохладен; статуи, клумбы и живые изгороди окутывала легкая дымка, которую вскоре разгонят солнечные лучи. Я ощущала себя обессиленной от переизбытка впечатлений: долгое путешествие, прибытие в незнакомую страну, а потом прекрасная бессонная ночь. Голова моя кружилась. Я опустила руку в чашу фонтана и плеснула воды себе в лицо. Жаль смывать его поцелуи, но что поделаешь.

Потом я села на одну из каменных ступеней и подумала: наверное, следовало бы свято хранить не только память, но и реликвии той ночи – никогда не умываться, не менять платье и покрывала на постели. Мысль о вечно развороченной постели со священными неприкосновенными простынями заставила меня молча рассмеяться. Мусейон любви – разумеется, нелепая идея, но ведь на миг она пришла мне в голову.

Солнце поднималось выше, и щебет птиц затихал. Как он говорил, «официальные обязанности поглощают целиком»? Когда я увижу его в следующий раз, он будет принадлежать дневному времени, миру римской политики, дипломатии и этикета. Мы вручим друг другу подарки, он пригласит меня на свой триумф, и мы будем обмениваться политическими любезностями. Встреча двух глав государств, ничего более.

Вскоре Цезарь вернулся на виллу верхом в сопровождении внушительной свиты, одетый в тогу столь ослепительной белизны, что я заморгала. На коне он держался с удивительной грацией и исключительно прямо. Возможно, благодаря этому он казался выше ростом. Перед ним шли ликторы со странными связками прутьев, в середину которых были воткнуты топорики. Я знала, что такие связки считаются в Риме символом власти. Количество ликторов показалось мне огромным. Позади Цезаря вышагивал отряд солдат. Это личная гвардия? Телохранители?

Я ожидала его у входа в дом, сидя на маленьком троне, предусмотрительно привезенном из Египта, – ведь было ясно, что без церемоний не обойтись, а просить Рим одолжить мне трон по меньшей мере недипломатично. Оделась я в наряд для обычного, а не парадного приема, поскольку визит считался личным, а на дворе было утро. Признаться, самочувствие мое оставляло желать лучшего, да и внешний вид тоже; воодушевление ночи сменилось усталостью и нервозностью. Право, мне не хотелось видеть его сейчас. Не так скоро. Может быть, в другой день.

Цезарь приблизился. Я вцепилась в подлокотники трона. Он направился вперед, оставив свою свиту позади. Я слышала, как цокают по гравию копыта его коня. Цезарь взирал на меня с седла, и его лицо не выдавало ни малейших признаков узнавания и вообще никаких эмоций. Некоторое время мы находились на одном уровне – он на коне, я на троне, установленном на широкой лестнице виллы.

Потом он одним быстрым движением спешился и неторопливо поднялся по ступенькам, не сводя с меня глаз – темных и бесстрастных.

Ко мне приближался незнакомец, представляющий Рим и окруженный сонмом людей с причудливыми символами власти в руках. Я терпеть не могла топоры, а тут их было множество, и все повернуты в мою сторону. А Цезарь – он казался совсем другим. Неожиданно мне стало страшно. Зачем я вняла его зову и доверилась ему – и Риму? Топорики поблескивали в лучах солнца, издевательски ухмыляясь.

Здесь я была пленницей.

Ликторы остановились, отсалютовали мне сверкающими топориками, развернулись, и процессия удалилась. Вскоре стих даже топот сапог.