– Но ведь через несколько часов я увижу тебя при свете дня!

– И я выступлю с официальным приветствием по поводу твоего прибытия в Рим. Облачусь в тогу (наряд, надо сказать, страшно неудобный), произнесу высокопарную речь и постараюсь тебе не подмигивать.

– А я буду гадать, не возбужден ли ты под этой тогой.

– Ну, тут гадать нечего, – заверил Цезарь. – Официальные обязанности захватывают целиком.

Он помолчал.

– Ты понимаешь, что ты в гостях у меня, а не у римского государства? Так проще. Не нужно устраивать торжественных церемоний, и у сената нет возможности использовать тебя вместо меня: оскорблять тебя, когда хочется оскорбить меня, или льстить тебе, когда хочется подольститься ко мне. О, это заноза в моем боку, – с горечью вздохнул Цезарь. – Недруги готовы использовать против меня все возможные средства, и я не хочу, чтобы ты стала пешкой в их игре.

– Почему ты вообще о них беспокоишься? – спросила я. – Похоже, эти люди способны лишь путаться у тебя под ногами.

Он тихонько рассмеялся.

– Я беспокоюсь о них – прекрасно сказано! – потому что они представляют собой законную власть Рима. Такова наша власть с тех самых пор, как пятьсот лет тому назад сбросили царей. Эти люди считаются сторожевыми псами нашей свободы и бдительно следят за каждым шагом тирана вроде меня.

– По-моему, в их существовании нет ни капли смысла. Они мешают Цезарю, и какой от них толк?

– Истинные слова дочери Птолемеев.

Он наклонился и подобрал свою тунику. При тусклом свете я заметила, что все-таки оставила отметины на его спине. Я облизала палец и провела по царапинам.

– Кальпурния поинтересуется, откуда они взялись, – промолвил Цезарь, поежившись от прикосновения.

Кальпурния! Для меня это стало ударом: я полагала, что они или развелись, или живут раздельно.

– Прости, – промолвила я, не кривя душой: Кальпурния представлялась мне немолодой римской матроной со строгим взглядом и поджатыми губами.

– Бедная Кальпурния, – сказал Цезарь, чем удивил меня. – Большую часть жизни она проводит в ожидании моего возвращения. Из двенадцати лет нашего брака одиннадцать лет меня не было в Риме.

Молода ли она? Возможно. И он так мало пробыл с ней. Должно быть, она до сих пор ощущает себя невестой. Как женщина, я пожалела ее. Потом я вспомнила Эвною, и мне стало не по себе.

– А что скажешь о царице Мавритании? – выговорила я, мысленно молясь о том, чтобы он объявил эту историю клеветой Сципиона.

– Мне было одиноко, – просто ответил Цезарь, – и она скрасила мое одиночество. – Он вздохнул, как человек, совершивший ошибку. – Я и провел-то с ней одну ночь, чего вполне хватило. Если у меня имелись иллюзии, что царица по положению будет царицей и на ложе, Эвноя убедила меня в обратном. За это ты можешь поблагодарить ее. А Сципион, не упускающий случая меня уязвить, стал распускать слух, будто она жила в моем шатре всю кампанию. Поверь, это не так. Она заставила меня лишь сильнее тосковать по тебе – единственной женщине, что мне по-настоящему нужна. Ты единственная, кого я хотел бы всегда иметь в своем шатре, да не могу.

Моя любовь была настолько глубока, что я поверила ему, хотя и знала: он великий любовник, а великий любовник умеет сказать женщине то, что ей больше всего хочется услышать. Впрочем, даже теперь я по-прежнему ему верю, ибо наша любовь превосходила обычное влечение мужчины и женщины. Мы оба это знали.