Полный веры, пред Господом Сил,

Как светильник сияя средь нас!..

А потом новая утрата: смерть архимандрита Исаакия… На глазах отца Павла умирали старые скитяне: 25 апреля 1892 года — схимонах Кирилл, келейник старца Амвросия; 18 августа 1893-го — монах Николай, турок, который по благословению отца Анатолия рассказал отцу Павлу, и тот записал, удивительное видение, бывшее этому многострадальному подвижнику духа; 22 января 1894 года — схимонах Тимон, бывший некогда келейником иеромонаха Климента (Зедергольма); 9 августа 1895-го — иеросхимонах Савватий, бывший главным пономарем в скитском храме в течение двадцати пяти лет. Потом ушел из жизни 21 декабря 1897 года и отец Михаил, иеросхимонах, один из многолетних и верных келейников старца Амвросия; 24 июля 1898 года умер монах Арсений: когда тело его лежало во гробе во время литургии перед Царскими вратами, как раз сюда принесена была чудотворная Калужская икона Богоматери и простояла здесь всю службу (это был единственный случай в скиту). 2 сентября 1899 года почил схимонах Геннадий, положивший начало иноческой жизни вместе с отцом Амвросием: оба были послушниками и вместе трудились на кухне при скитской трапезной…

Каждый из них — целый мир; область, где царствовал Господь… Иные были и бесхитростные простецы, а их искреннее слово и особенно жизнь имели немалую поучительность. Это были Божии люди. Таковым был и схимонах Борис, скитской вратарь, из полуграмотных крестьян, с которым тогда духовно сблизился инок Павел, впоследствии и рассказавший о нем. «Отец Борис был необычайно смиренен и считал себя за последнего, — писал он. — Скончался он на Пасху 1898 года. Пришел я к нему, когда он лежал в больнице. По-видимому, Господь открыл ему время его кончины. “Молись за меня и братию попроси помолиться в воскресенье и понедельник”. — “Да вся братия молится за вас, отец Борис, и я, конечно, обязан за вас всегда молиться, а не только в воскресенье и понедельник…” Отец Борис, как бы не слыша меня, повторил: “Пусть помолятся обо мне в воскресенье и понедельник”. Я не понял его. Утром во вторник я пришел навестить больного и узнал, что он уже скончался. Так и оправдались слова старца: действительно, только в понедельник и воскресенье можно было молиться за него как за живого, а во вторник уже за усопшего. В час кончины отца Бориса одной шамординской схимнице было видение. Идя к утрени, она увидела зарево на востоке, как раз по направлению Оптиной пустыни. Вглядевшись в зарево, она увидела душу, быстро возносящуюся к небесам… <…> Вскоре приехал вестовой из Оптиной к матушке игумении Евфросинии с известием, что схимонах Борис скончался в 2 часа утра. Видение было как раз в это время»378. Отцу Борису было более восьмидесяти лет. Вот что написали скитяне на его памятнике: «В суровых подвигах, непрестанной молитве, добрый, светлый и веселый в глубокой старости мирно почил».

Будущий старец отец Варсонофий многому учился у простых монахов. Можно привести один или два красноречивых случая. «Однажды, — вспоминал отец Варсонофий, — когда я был еще послушником, вышел я из своей безмолвной келии теплою июльскою ночью. Луны не было, но бесчисленное множество звезд сияло на темном небе. <…> Подхожу к большому пруду и вдруг вижу одного нашего схимника, отца Геннадия, проведшего в скиту уже 62 года. Последние годы он совсем не переступал за скитские ворота и позабыл про мир. Стоит неподвижно и смотрит на воду. Я тихо окликнул его, чтобы не испугать своим внезапным появлением. Подошел к нему: “Что делаешь ты тут, отче?” — “А вот смотрю на воду”, — отвечает он. “Что же ты там видишь?” — “А ты ничего в ней не видишь?” — в свою очередь спросил отец Геннадий. “Ничего”. — “А я, — сказал схимник, — созерцаю премудрость Божию. Я ведь полуграмотный, только и научился Псалтирь читать, а Господь возвещает мне, убогому, Свою волю. И дивлюсь я, что часто ученые люди не знают самого простого относительно веры. Видишь ли, все это звездное небо отражается в воде, — так и Господь вселяется в чистое сердце. Следовательно, какое блаженство должны ощущать души, стяжавшие чистоту… Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Вот я, сколько ни стараюсь, не могу стяжать душевной чистоты, хотя и знаю, как это важно. А понимаешь ли ты, что такое чистота сердца?” — спросил отец Геннадий. “По опыту не знаю, так как не имею этого, — ответил я, — но думаю, что чистота заключается в полном беспристрастии: кто не имеет ни зависти, ни гнева, ни какой другой страсти, у того и есть чистое сердце”. — “Нет, этого мало, — возразил схимник. — Недостаточно только сполоснуть сосуд, надо наполнить его еще водой, — по искоренении страстей надо заменить их противоположными добродетелями, без этого не очистится сердце”. — “А вы надеетесь войти в Царство Небесное, отец Геннадий?” — “Надеюсь, что там буду”, — сказал он уверенно. “Так как же вы сами говорите, что не имеете чистоты душевной, а только чистии сердцем… Бога узрят?” — “А милосердие Божие? Оно и восполнит все, чего не достает. Оно беспредельно, и я имею твердую надежду, что и меня Господь не отринет”»379.

Вот у кого учился отец Варсонофий помимо духовного отца и святоотеческих книг. «У нас в скиту, — рассказывал он в другой раз, — жил один подвижник, отец Игнатий, глубокий 95-летний старец. Вел он очень высокую жизнь, но так умел скрывать это от людей, что очень немногие знали. Когда скончался батюшка Анатолий, то я иногда навещал отца Игнатия и уходил от него радостным и полным новых сил. Раз я спросил его (а когда я был первоначальным, я задавал иногда прямо нелепые вопросы), видел ли он когда-нибудь рай.

— А тебе на что это знать? — сказал старец.

— Да очень хотелось бы, так как рай представляется в различных видах.

— Ну, за твою любовь скажу… Только не я, а один подвижник (он назвал его имя). Видишь ли, как это было… Однажды уснул он и видит море необычайно красивого цвета… По ту сторону возвышается великолепный город, где рядом стоят дворцы и храмы. Вхожу я в город, — говорит, — и не могу надивиться его неизреченной красоте. Эти великолепные дворцы населены, и насельники их так прекрасны и исполнены великой радости. Встретили они меня, и я исходил с ними весь город, все время дивясь его величию. Начал проситься, чтобы меня там совсем оставили, но мне возразили, что теперь еще нельзя, но и мне уготовано здесь жилище. Я просил показать его. Мне показали дворец необычайной красоты, я даже передать не могу, что это было такое… “Это твое жилище вечное, — сказали мне, — но пока поживи еще в скиту Оптиной пустыни, в твоей келейке”, — и я заплакал от умиления, созерцая мое будущее жилище. “Господи, Господи, недостоин я этого, за что Ты так бесконечно милосерд? Я желал бы хоть в каком-нибудь углу сего дивного града…” — и проснулся. Открываю глаза, вижу: вся подушка смочена слезами и опять я в своей келии, тот же образ Казанской Божией Матери висит в углу, та же бедная обстановка, стул, на котором ты сидишь и из которого видна мочала — все то же…»380.

Конечно, простодушный схимник проговорился: тем «одним подвижником», которому он хотел присвоить это видение, был он сам.

Теперь обратимся подробнее к упомянутому выше монаху Николаю, турку. Явление его в скит было таинственно. Он пришел в Шамордино к старцу Амвросию в 1891 году и все ему рассказал о себе. Тот прислал его к отцу Анатолию (Зерцалову). Молчаливый, смиренный, уже пожилой человек (за шестьдесят лет) начал в скиту подвижническую жизнь. Ни к кому не заходил, ни с кем не беседовал. «Мы все его как-то невольно любили», — сказал отец Варсонофий С.А. Нилусу (которому пересказал и более подробно обо всем, что узнал в связи с монахом-турком).

Старец Анатолий призвал как-то отца Павла (будущего старца Варсонофия) и сказал: «Знаешь ли ты, что у нас в скиту, по великой милости Божией, есть свой Андрей Христа ради юродивый?» — «Как это так, батюшка?» — «Да, есть у нас такой человек, который в теле ли, или не в теле — Бог знает, но был восхищен в небесные обители. Это наш “турок”. Я благословил ему прийти к тебе в келию, а ты его расспроси хорошенько да и запиши с его слов, что от него узнаешь. Только держи все это в тайне до его смерти». Отец Николай не умел говорить по-русски, но знал хорошо французский язык, и отец Павел, также знавший его, бывал у него переводчиком.

«В летнюю лунную ночь, — передает речь отца Варсонофия С.А. Нилус, — зашел ко мне по послушанию этот раб Божий. Что это было за дивное сказание! Сердце мое трепетало от нечеловеческого прилива неизреченной радости… А речь лилась из уст Николая, и лицо его светлело и светлело, пока не стало прямо-таки сиять каким-то необычайным внутренним светом. И жутко мне было, и страшно, и по-неземному радостно. Что говорил он мне, все это найдете в житии преподобного Андрея Христа ради юродивого».

Мы приведем ниже рассказ отца Николая, после того, как опишем по недостатку сведений кратко жизнь Оптинского Андрея Христа ради юродивого. Его имя было Юсуф Абдул-оглы. Он родился в Турции и был офицером турецкой армии. Каким-то образом, несомненно только, что по Божиему произволению, принял он всем сердцем правду Православия и решил оставить магометанскую веру, в которой возрос. Мало того, едва узнав новые для себя истины, он стал горячо их проповедовать, еще не будучи крещеным. Родные его, начальство, товарищи по полку изумились и пришли в негодование. Так как он упорно повторял свое, то его прозвали «гяуром», то есть чужим, неверным человеком, и стали гнать от себя. Родные отвернулись от него. Наконец его схватили, начали бить и терзать, причем даже вырезали ему ремни из спины. Его ждала смерть. Однако ему удалось бежать.

Какими-то путями попал он в Россию: сюда он, собственно, и стремился — в страну православную. В Одессе, в карантинной церкви, он был по его просьбе крещен, — это было в октябре 1874 года, — и назван Николаем с фамилией Абрулах. Восприемниками его были одесский градоначальник тайный советник Николай Иванович Бухарин и Первой гильдии купчиха Наталья Ивановна Гладкова. Затем до 1891 года он жил в Казани, будучи приписанным к мещанскому обществу города. Из Казани он направился в Оптину пустынь. Узнав, что старец Амвросий находится в Шамординской обители, он пошел туда. В результате 18 июля 1891 года Николай Абрулах поступил в число братии Иоанно-Предтеченского скита (ему было в это время 63 года). Отца Павла (старца Варсонофия) поразило и то обстоятельство, что они с Николаем Абрулахом многие годы прожили в миру в одном городе — в Казани, не зная друг друга…

Николай Абрулах был пострижен в мантию и в схиму. Жил он в скитском домике в соседстве с иеродиаконом Мартирием, цветоводом, тогда еще послушником. Отец Николай всегда топил общую печь, не ожидая своей очереди. Отец Мартирий однажды спросил его, почему он так делает. Отец Николай отвечал: «Потому что я тебя люблю». Отец Николай пришел в скит уже тогда, когда болезни — следствие истязаний за веру — начали одолевать его. Прожил он здесь всего два года и скончался 18 августа 1893 года.

Отец Варсонофий записал рассказ по-французски, как и говорил отец Николай — потом передал его на русском.

«В четверг 13 мая 1893 года утром, часу в третьем, — рассказывал отец Николай, — я начал читать акафист святителю Николаю Чудотворцу. Господь даровал мне такую благодать при этом, что слезы неудержимо и обильно текли из моих глаз, так что вся книга была омочена слезами. По окончании утрени я начал читать псалом 50-й: Помилуй мя, Боже… — а после него Символ веры, и, когда окончил оный и произнес последние слова: “…и жизни будущаго века. Аминь”, — в это самое мгновение невидимая рука взяла мои руки и смежила их крестообразно, а голову мою обнял со всех сторон огонь, похожий на желтый цвет радуги; огонь этот не опалял меня и наполнил все существо мое неизглаголанною радостью, дотоле мною совершенно неизведанною и неиспытанною. Радости этой нельзя уподобить никакую земную радость. Не помню, как и через какое время я увидел себя перенесенным в такую дивную и неизреченно прекрасную местность, исполненную света. Никаких земных предметов я не видел там — видел только одно бесконечное, беспредельное, море света. В это время я увидел около себя с левой стороны двух стоящих людей, из коих один был по виду юноша, а другой старец. Мне было дано знать, что один из них святой Андрей, Христа ради юродивый, а другой — ученик его святой Епифаний. Оба они стояли молча. В это время я увидел перед собой занавес темно-малинового цвета. Я взглянул вверх и увидел над занавесом Господа Иисуса Христа, восседающего на Престоле и облаченного в драгоценные одежды наподобие архиерейских. На голове Его была надета митра, тоже похожая на архиерейскую. С правой стороны Господа стояла Божия Матерь, а с левой Иоанн Креститель, на которых были одежды наподобие тех, в каких пишутся они на иконах. Только святой Иоанн Креститель держал в одной руке знамение Креста Господня. По сторонам Господа стояли двое светоносных юношей дивной красоты, державшие пламенное оружие. В это время сердце мое наполняла неизглаголанная радость и я смотрел на Спасителя и несказанно наслаждался зрением Его Божественного лика. На вид Господу было лет 30. Потом во мне явилось сознание, что вот я, величайший грешник, худший пса смердящего, удостоился от Господа такой великой милости и стою перед Престолом Его неизреченной славы… Господь кротко смотрел на меня и как бы ободрял меня. Так же кротко взирали на меня Божия Матерь и Иоанн Креститель. Но ни от Господа, ни от Пречистой Его Матери, ни от Иоанна Крестителя я не сподобился слышать ни единого слова. В это время я увидел перед Господом схимонаха нашего скита отца Николая (Лопатина), скончавшегося в полдень 10 мая и еще не погребенного, так как ожидали приезда из Москвы его родного брата381. Отец Николай совершил земное поклонение пред Господом, но только на нем была не схима, а одежды послушника, в руках его были четки, и голова не была покрыта. Сказал ли ему какие слова Господь, равно и предстоящие Ему Богородица и святой Иоанн Креститель и светоносные юноши, я не заметил. После сего я взглянул и вот с правой стороны заметил великое множество людей, которые приближались ко мне. По мере их приближения я начал слышать тонкие голоса, но слова не мог разобрать. Когда этот великий сонм приблизился ко мне, то я увидел, что некоторые из них в архиерейских облачениях, некоторые были в иноческих мантиях, иные держали в руках ветви; между ними видел я и женщин в богатых и прекрасных одеждах. В лике этом я узнал многих святых, известных мне по изображениям на святых иконах: пророка Моисея, который держал в деснице своей скрижали завета; пророка Давида, державшего такое подобие гуслей, издававших прекрасные звуки; своего Ангела — святого Николая. В этом же сонме я видел наших в Бозе почивших старцев: иеросхимонахов Льва, Макария, Амвросия и некоторых из отцов скита, находящихся еще в живых. Все это великое множество святых Божиих взирало на меня. В этот же момент я внезапно увидел пред собою, то есть между мною и занавесью, великую и неизмеримую пропасть, исполненную мрака; но мрак этот не воспрепятствовал мне увидеть в ее страшной глубине князя тьмы в том виде, как он изображается на церковных картинах: на руках его сидел Иуда, державший в руках подобие мешка. Возле князя тьмы стоял лжепророк Магомет в рясе зеленого цвета и такого же цвета чалме. Вокруг сатаны, который составлял как бы центр пропасти, на всем беспредельном пространстве ее видел я множество людей всякого состояния, пола и возраста, но никого из знакомых между ними я не заметил. Из пропасти доносились до меня вопли отчаяния и неизглаголанного ужаса, которых невозможно передать никакими словами. Видение это окончилось. После этого внезапно я был поставлен в другом месте. Исполнено оно было великого лучезарного света, однородного, как мне показалось, с виденным мною в первом месте. Святого Андрея и святого Епифания со мною уже не было. Трудно передать словами даже самое отдаленное подобие красоты этого места — красоты поистине не гибнущей и неизглаголанной. Если мы нередко встречаем великое затруднение, чтобы изобразить перед кем-либо красоты земные и, не довольствуясь словами, берем для этого краски и звуки, то как же мне, худородному, передать виденные мною неземные красоты рая. Скуден и беден человеческий язык для изображения дивной и чудной его красоты. Видел я там великие и прекрасные деревья, обремененные плодами; деревья эти стояли как бы рядами, образуя аллеи, концы которых невозможно было видеть; вершины деревьев, соединяясь между собой, образовывали над аллеями как бы свод; устланы были аллеи как бы чистым золотом необыкновенного блеска. На деревьях сидело великое множество птиц, несколько напоминавших своим видом птиц наших тропических стран, но только бесконечно превосходящих их своей красотой. Пение их было исполнено великой гармонии, и никакая земная музыка не в состоянии была бы передать сладость их звуков. <…> В этом великом саду протекала река, в которой вода была необыкновенно прозрачной. Между деревьями я заметил пречудные обители. Похожи они были на дворцы, подобные виденным мною в Константинополе, но только обители были несказанной красоты: цвет стен их был как бы малиновый и похожий на рубин. Видом своим рай напоминал мне наш оптинский скит, в котором келии иноков так же стоят каждая отдельно от другой, а пространство между ними заполнено фруктовыми деревьями… Рай окружала стена, которую я видел только с одной южной стороны; на стене я прочитал имена двенадцати апостолов, но на каком именно языке они были написаны, не помню. В раю я увидел человека, облаченного в блестящие одежды и сидящего на престоле белоснежного цвета. На вид ему было лет 60, но лик его был, несмотря на седины, как бы у юноши. Кругом его стояло великое множество нищих, которым он что-то раздавал. Внутренний голос сказал мне, что человек этот — Филарет Милостивый. Кроме его, никого из праведных обитателей рая я не сподобился видеть. Посреди сада, или рая, увидел я Животворящий Крест с распятым на нем Господом. Невидимая рука указала мне поклониться Кресту Господню, что я и исполнил, и в это время, когда я прикладывался и преклонялся пред ним, неизреченная и великая сладость, подобно пламени, наполнила мое сердце и пропитала все мое существо. После сего я увидел великую обитель, видом подобную прочим, находящимся в раю, но только неизмеримо превосходящую их своей красотой. Вершина ее, наподобие исполинского церковного купола, возносилась в бесконечную высь и как бы терялась в ней. В обители этой я заметил как бы подобие балкона, на котором восседала на богато убранном троне Царица Небесная. Вокруг Ее стояло великое множество прекрасных юношей в белых блистающих одеждах и державших в руках подобие оружия, но какой оно имело вид, разглядеть я не мог. Царица Небесная была облачена в такие же одежды, как обыкновенно изображается на иконах, но только разноцветные. На главе Ее была корона наподобие царской. Царица милостиво взирала на меня, но слов от Нее я слышать не сподобился. После всего я сподобился созерцать Святую Троицу — Отца, Сына и Святаго Духа, подобно тому, как изображается Она на святых иконах, то есть Бога Отца в виде святолепного старца, Бога Сына в виде мужа, державшего в деснице Своей Честный и Животворящий Крест, и Бога Духа Святаго в виде голубя. Изображение Святой Троицы видел я в воздухе. Мне казалось, что я долго ходил среди рая, созерцая дивные красоты его, превосходящие всяческий человеческий ум.

Когда я очнулся от этого видения, то возблагодарил Господа за сие великое и неизреченное умиление, которого я, великий грешник, сподобился. Весь этот день я был как бы вне себя по причине великой радости, наполнявшей мое сердце. Ничего подобного этой радости до тех пор я никогда не испытывал»382.

Многое не только запоминал, но и записывал инок Павел, будущий преподобный старец. Поначалу у него были большие литературные планы — писать стихи, статьи и даже книги: «Полный сборник о молитве Иисусовой в вопросах и ответах»; «Краткие жизнеописания православных подвижников XVIII и XIX веков, даже до настоящего времени»; «Сборник духовных стихотворений, выбранных из лучших русских писателей»; «Черты из жизни современных оптинских старцев»; «Описание чудотворных икон в России»; «Письма о иноческой жизни и о старчестве в Оптиной». Но еще отец Анатолий направил его литературные интересы в другое русло, поручив ему собирать материалы (документы, письма, воспоминания) о старцах Макарии и Амвросии, чему и стал отец Варсонофий усердно посвящать свои свободные часы. Он собирал и удивлялся обилию и значительности всего того, что рассказывали Оптинские и шамординские старожилы… Однако писать эти книги поручалось не ему, а опытному монаху, старцу отцу игумену Агапиту, который после кончины отца Исаакия успел уже написать его житие и напечатать в 1898 году в журнале «Душеполезное чтение», а в следующем году выпустить отдельной книжкой.