Михали задумался, опустив взгляд в землю.

– Возможно, я первым сказал об этом вслух, зато думал точно так же не только я.

Реа замешкалась, и Михали продолжил, подстрекаемый ее молчанием:

– Для тебя супруги не значат ничего, кроме очередного сезона. Однако для них ты – последняя и самая яркая глава жизни.

– Для них? – повторила Реа. – Как будто ты не из их числа?

Михали моргнул, и в глазах юноши появилась горькая печаль.

– Ты права, – согласился он. – Уж прости меня за то, что не могу смотреть в лицо смерти с тем же спокойствием, что и ты. Не забывай, мы во многом неравны.

Они двинулись дальше, но фразы Михали не шли у Реи из головы. Прежние супруги не были столь прямолинейны и даже не заговаривали о главном отличии – о том, что они умрут, а Тиспира продолжит жить.

Наконец они выбрались на площадь, обрамленную зданиями на пару этажей выше тех, которые уже встречались Рее в Ксигори, и переполненную людьми. Девушка старалась держаться ближе к Михали, чтобы не потеряться в толпе. В основном витрины были на первых этажах магазинчиков, фасады которых как раз прилегали к площади.

Открытые прилавки стояли в ряд посередине, но некоторые владельцы уже закрыли их на ночь, а другие складывали палатки. А хозяева маленьких кафе, где подавали горячие блюда и наливали каф, еще не убирали выставленные на веранды столики и стулья, где общались молодые люди, которым холод был нестрашен.

– Не считая рыбного рынка, это центр столицы, да и вообще всего, – проговорил Михали, наклонившись к Рее, чтобы девушка расслышала его в шуме толпы.

Реа заметила пустое место между зданиями на противоположном краю площади. Похоже, там должно было что-то находиться. Девушка повернула туда, осторожно лавируя между прохожими. В воздухе плавал густой и аппетитный аромат вареного мяса и овощей. Реа сглотнула. Она бы предпочла что угодно с этих прилавков обещанному угрю.

Возможно, именно здесь и передавали монету, которую зафиксировал разведчик Лексоса. Никто не смотрел на Рею, когда она была одна, но, увидев ее в сопровождении Михали, все сразу поймут, что перед ними Тиспира. Придется вернуться сюда и все изучить, рассчитывая на то, что она так и останется анонимной.

Гладкие каменные плиты под ногами стали грубее, и скоро Реа поняла почему. Должно быть, раньше тут красовалась церковь Ксигори.

Очевидно, ее снесли, как и все тизакские храмы, и на окраине площади остались скудные руины в виде осыпающейся горки камней. Вероятно, раньше церковь была сердцем города, а теперь здесь не было и памятной таблички. Поверх старого фундамента выложили новую плитку, которая оказалась светлой, не истерзанной веками, не опаленной солнцем и не потрескавшейся от штормовой непогоды. Пожалуй, если бы не толпа, Реа сумела бы различить контуры разрушенного здания.

– Как давно? – спросила Реа, оборачиваясь к Михали, который стоял поодаль, будто хотел дать ей время побыть одной. – Когда снесли церковь?

Она ожидала услышать: «Около тысячи лет назад», – поскольку на церковные здания наложили запрет и разрушили еще при власти первого стратагиози.

– Лет сто назад, когда твой отец занял пост, – с неожиданной яростью ответил Михали.

Тогда он еще не родился, но уничтожение церкви явно сильно задело Михали, как и всех тех, кто скрывался в горных лагерях.

Вполне логично, что сердцевиной сепаратистского движения является именно церковь. Это символ притеснения, напоминание о старых временах, якобы более свободных. Если бы люди хоть на минуту задумались, непременно осознали бы, как схожа система, которую они идеализируют, с правительством стратагиози.