Помещение было узкое, вытянутое, а воздух тяжелый от аромата гвоздики, сосны и дыма свечей. По бокам стояли длинные скамьи, а стены уходили далеко вверх, и в густом полумраке Реа едва могла разглядеть балки на потолке.

Она робко приблизилась к алтарю, проводя рукой по спинкам скамей. Они были высечены из красного или вишневого дерева и бликовали в синем сумраке. Здесь поместилось бы в десять раз больше человек, чем жило в скромной деревеньке. Сколько народу молилось святым в прошлом? И могло ли их влияние сравниться с властью стратагиози?

Реа прошла мимо сидений и свечей, зажженных в память об умерших как символ молитвы или подношения. Свет лился в окошко в дальней стене, озаряя пространство рассеянной дымкой. Реа заметила портрет, прислоненный к камням, и ее потянуло к нему.

Выцветшие от времени иконы провожали ее печальным взорами, казалось, будто святые указывают длинными пальцами на девушку, обвиняя ее. Они напоминали изображения Васы и его предшественников в главном зале Стратафомы, которые вечно наблюдали за близнецами. Знакомые глаза, но незнакомые лица. Реа старалась на них не смотреть.

Наконец она приблизилась к алтарю – слово Реа запомнила еще в детстве. Она будто перенеслась в те далекие дни и очутилась в комнатке с каменным постаментом, на котором стоял портретик молодого человека с короткой стрижкой. Мама опускалась на колени, что-то шептала и целовала изображение.

Теперь же Реа оказалась перед запретным плодом. Она была абсолютно одна, и сейчас ей пригодилась бы любая поддержка.

Она шагнула к подушкам, лежавшим напротив алтаря, встала на колени и склонила голову. Уперев ладони в пол, сделала глубокий вдох и собралась с духом. Реа не знала, как молиться мертвым святым, и мысленно произнесла со всей пылкостью, едва ли не дрожа всем телом: «Пожалуйста».

Возможно, оно чего-то стоило.

Разумеется, ответа она не получила. Реа не могла взять в толк, чего ожидала. А теперь лучше уйти отсюда поскорее, пока Михали не застал ее за молитвой.

Она поднялась на ноги и сощурилась в трепетном свете солнца. Взгляд упал на портрет на алтаре – миниатюрный, затертый тысячами поцелуев. Лицо почти невозможно было различить, и Реа с трудом разобрала форму глаз на потрескавшемся слое краски. Уголки слегка опущены, совсем как у нее. А если присмотреться, то и челюсти, и ровный нос подчеркивали сходство.

Реа пошатнулась от резкого потрясения. Она догадалась.

Художник запечатлел лицо матери Реи.

Ее воспоминания были не такими четкими, как у Лексоса, приходилось сильно сосредоточиться, чтобы нарисовать в воображении мамину улыбку, но Реа не чувствовала ни капли сомнений.

Она знала наверняка, что это ее мать. По мурашкам на коже, по жару в душе.

Портрет подписали на святом тизакском, но Реа сумела прочесть имя: Айя Ксига. Девушка покачала головой, пытаясь мысленно сопоставить маму и древнюю святую.

Рее было неведомо, откуда мать родом, пусть нередко девушка и размышляла об этом. Она старалась припомнить все о жизни до Стратафомы, мысленно перебирая любые моменты, связанные с матерью, и даже пробовала обращаться с вопросами к Васе, пока не сообразила, насколько глупой была затея.

Но такого расклада она действительно не ожидала.

Реа смотрела на портрет, стараясь успокоиться. А известно ли это другим? Ницосу, Хризанти?

Лексосу?

Васе?