– А ты, братец, как всегда, в пижаме. Мы-то опять ждем нашу сестру.

Сонсик промолчал и сел на стул напротив отца. Ёнхи продолжала:

– И сегодня надо ждать до двенадцати часов. Не хочешь присоединиться к нам?

Не отвечая на вопрос сестры, Сонсик развернул газету.

– Слушай, ты же молодой хозяин в нашей семье, так что придется тебе ждать вместе с нами. Так ведь, Чонэ? – И обратившись к отцу, махая рукой, громко сказала: – Папа, брат тоже будет ждать вместе с нами.

Отец от неожиданности вздрогнул и закивал головой, хотя, по всей видимости, ничего не понял.

Такое поведение Ёнхи объяснялось тем, что Сонсик, хотя не проявлял этого внешне, явно игнорировал отношения Ёнхи к Сончжэ, и она это знала. Брат презирал новоявленного родственника, и это особенно задевало Ёнхи, хотя нельзя сказать, что она была так уж влюблена в него. Но подобное отношение брата к Сончжэ только укрепило ее чувство к предполагаемому жениху.

– Брат, ты не слышал, во сколько вернется Сончжэ?

Сонсик, нахмурившись, покачал головой.

– Ты знаешь, что он везде и всегда говорит о тебе плохо? – При этих словах Сонсик бросил на сестру холодный взгляд из-под очков.

– Знаешь почему? Наверно, ты знаешь. В последнее время я часто сравниваю тебя с Сончжэ, и мне многое в тебе не нравится. – Сонсик молча слушал.

– Тебе тридцать четыре года. Внешность-то у тебя аристократическая, и ноги длинные, но худые и слабые. Из пижамы не вылезаешь. Вроде бы занимался музыкой, а окончил институт изобразительных искусств. Дважды стажировался в Америке, а устроиться на работу даже и не пытаешься. Ладно бы у тебя было какое-то дело. Все еще мечтаешь стать композитором, хотя ничего для этого не делаешь. Ну что еще о тебе можно сказать? – Но Сонсик по-прежнему только холодно смотрел на сестру.

Ёнхи вышла из гостиной в коридор.

Дзын… Дзын… Дзын…

Ненадолго забытый звон снова навалился на нее, как груда карбидной руды. Он раздавался еще громче, чем в комнате, и был такой силы, что, казалось, раскачивает ось Земли. В нос ударил запах карбида. Дверь в ванную была открыта, и там горел свет. Ёнхи подумала, что надо бы выключить свет, но, решив, что так будет лучше, не сделала этого.

Слова о том, что старшая сестра вернется из Северной Кореи в двенадцать часов ночи, конечно, были выдумкой, не вызывавшей никакого сомнения. Однако с какого-то момента они привыкли к такому ожиданию и теперь сидели и ждали возвращения сестры. Отец два года назад потерял слух, поэтому и говорить стал меньше и реже. Даже то, что можно было сказать словами, он выражал больше взглядом или жестами. Постепенно это привело к слабоумию. В отсутствие хозяйского контроля домработница начала вести себя свободно и даже нагло, стала фамильярничать с Сончжэ, считая его не совсем полноправным членом семьи, что тоже задевало самолюбие Ёнхи. Теперь домработница часто без спроса уходила гулять, наложив на грубоватую опухшую кожу лица густой макияж и нарядившись в пестрое вызывающе яркое платье. Во время событий 19 апреля и 16 мая[2] ее не было дома весь день. Вряд ли она принимала в них участие, но, когда вечером с покупками в руках вернулась домой, вместе с ней в дом ворвались отголоски этих событий.

Ёнхи тихо открыла дверь в кухню. Домработница что-то бормотала себе под нос.

– Почему надо вернуться именно в двенадцать ночи? Нельзя было сделать это в двенадцать дня? С ума, что ли, сошла?

Ёнхи рассердилась: – Что, что? Что ты сейчас сказала?

Домработница оглянулась и смущенно захихикала.