Заявление это вызвало среди добровольцев свежую волну ликования, которое распространилось и на зрителей в соседних автомобилях. Толпа вокруг женщины из Мерседеса налилась восторгом и загустела, и похоже было, что рослую чиновницу вот-вот подхватят и начнут подбрасывать в воздух, к бетонному потолку. Ну или по крайней мере примутся по очереди целовать ей руку, как дону Корлеоне, и присягать на верность. Идея эта, правда, никому в голову так и не пришла, а жаль, было бы смешно, подумал Митя и поискал глазами Сашу, которая тоже могла бы оценить и захохотать и совсем недавно еще — год, месяц, даже неделю назад — непременно переглянулась бы с ним и подняла брови, и дальше они смеялись бы беззвучно, чтобы никто не заметил. И сразу, по ее чужой напряженной спине понял, что сейчас она не засмеется. Точно нет.

Женщина-Мерседес тем временем оглядывалась поверх голов, и торжество на ее лице постепенно увядало. Она искала «Напитки Черноголовки» с тремя сотнями обтянутых целлофаном бутылок воды в кузове, которые должны, обязаны были стоять где-то здесь, как стояли до перегона, и не могла их найти. И точно так же канул, исчез желтый Рено Логан с расколотым бампером, как будто двух машин никогда здесь и не было.

Привлекать общее внимание к этому загадочному и досадному исчезновению именно сейчас, когда все только начало наконец складываться как нужно, было бы очень некстати, и женщина-Мерседес себе такой глупости, разумеется, не позволила. Помедлив совсем недолго, она сделала обступившим ее добровольцам знак подождать, а потом с тем же деловитым и уверенным видом, какой был у нее и до неприятного открытия, быстро обошла полицейскую машину, забралась внутрь, на пассажирское сиденье, и потрясла спящего лейтенанта за плечо.

Старлей, которому снилась нимфа, лежащая перед ним в белоснежной раковине кабриолета, ее задравшееся платье и нежная бесстыдная нога, открытая до самого бедра, проснулся и увидел перед собой квадратную физиономию стервы из Майбаха. Контраст между сновидением и реальностью показался ему настолько несправедливым, что он решил поскорее заснуть снова и даже зажмурился, как делают дети, когда их будят в школу, и попытался нащупать одеяло, чтобы натянуть его на голову. Но никакого одеяла в патрульном Форде, конечно, не было, как не было и надежды избавиться от стервы-Терминатора. Она вцепилась и трясла его, как ротвейлер. Пальцы у нее были железные.

— Где Газель, лейтенант? — спросила она угрожающе, хотя и негромко, чтобы не услышали снаружи. — Где она, я вас спрашиваю?

Несчастный старлей испуганно хлопал глазами и отвечать не спешил. На его мятом со сна лице отображалась мучительная работа: он то ли не мог вспомнить, то ли правда не знал, то ли — и это показалось Мите наиболее вероятным объяснением, — не решался признаться свирепой бабе в том, что выбросил мятежные «Напитки Черноголовки» из головы и просто завалился спать сразу же, как только переставил машину. Ни один из этих вариантов, понятно, спасения ему не сулил; со стороны похоже было, что женщина-Мерседес вот-вот зарычит, щелкнет зубами и вырвет бедняге яремную вену.

Парня было жалко, и Митя шагнул к Форду (притихшие добровольцы снова послушно расступились) и просунул голову в водительское окошко.

— Всё нормально, — сказал он. — Они тут, недалеко, я покажу.

Глаза у нее были холодные и белые, волчьи.

— А, то есть это вы, — сказала она. — Ваш был участок.

— Нет, — виновато сказала Ася откуда-то сзади. — Это мой. Это я. Там у них мужик сидит, ну, помните, который убежал. Я все объяснила, честно, а он такой — не поедем. И они меня прогнали. Закрылись там у себя, и всё.

Женщина-Мерседес откинулась в кресле и вдруг как-то очень по-человечески вздохнула и стукнула себя кулаком по колену. Юный старлей не шевелился, напряженно разглядывал кнопки на захватанном руле. Щеки и лоб у него стали совсем красные. Ах ты, гнида трусливая, подумал Митя. Выспаться тебе захотелось, как же. Обернулся и выпрямился так резко, что ударился макушкой в переборку.

— Ты что, говорила с ним? Ася! Ты что! А если он опасен? А если бы он...

Дочь молчала, кусала губу и смотрела в сторону. Лицо у нее было такое же, как там, у Газели — закрытое и усталое, как будто он задавал глупые неправильные вопросы, которые не заслуживали ответа. Женское взрослое лицо, какое бывало у ее матери и у Саши, но у Аськи — никогда.

Ну конечно, она с ним говорила, с этим убийцей или кто он там. Узнала и все равно сунулась с разговорами в машину, набитую посторонними опасными мужиками. И наверное, еще гордилась собой, дурища, потому что представить не может, что бывает с такими вот девочками. Потому что ее до шестого класса провожали в школу, даже не шлепали ни разу и в жизни не заставляли доедать кашу. Потому что мать ее далеко, а отец — долбоеб. Бесполезный мудак, которому нельзя доверить ребенка.

И ведь что-то там случилось, у пыльной Газели, он же сразу понял — по тому, как она прижалась и как толкала его оттуда подальше, чтобы не дать ему вернуться и приглядеться. Горячая, странная, непохожая на себя. Понял, но расспрашивать не стал, не было времени, хотя и тут он себе врал, время было. Но тогда бы все прозвучало вслух: он оставил ее одну, без присмотра, как взрослую, — неосторожную шестнадцатилетнюю дурочку, чтоб добавить пару очков к своему негодному родительскому счету, и ее обидели. Испугали. И пришлось бы тогда тащить из кабины грубияна-таксиста, орать и толкаться, а то и ввязаться в драку. Получить по лицу у нее на глазах. Так что он не спросил, а она ничего не сказала, потому что решила заранее: он не справится. Решила сама за них обоих, как старшая.

Он ясно увидел, как опускается грязное стекло и Аська в короткой своей маечке подходит близко, и его затошнило.

Добровольцы, ожидавшие вокруг Форда, тем временем начинали терять терпение. Первоначальный задор, спаявший их в единую бодрую группу, понемногу ослабевал, и слышался уже некоторый непочтительный ропот.