— Погоди, — сказал папа другим, незнакомым голосом и отодвинулся. — Они что, обидели тебя? Посмотри на меня, они сделали что-то? Маленький, они тебе что-то сделали?

— Ничего, — ответила Ася быстро и почувствовала, какие горячие у нее щеки, очень горячие и красные, наверно, как свекла. — Все нормально, ну правда, пап. Просто не хотят ехать, да пошли они.

— А можно уже как-нибудь, я не знаю, решить проблему и не задерживать больше никого? — спросила сучка из Кайен. — Там люди ждут, между прочим.

Голос у нее оказался писклявый и капризный, лоб жирно блестел, и вообще вблизи она была не такая уж и красивая. И уж точно не надо было ей напяливать короткое платье-футляр, только не с этими толстыми коленками и не с таким валиком на животе. Между прооо-чим, повторила Ася про себя, мееее-жду прооо-чим, я не знааа-ю, и ей немного полегчало.

Папа сучке в черном ничего не ответил и даже к ней не повернулся, он все еще смотрел на пыльную Газель. Лицо у него было странное.

— Пап? — сказала Ася.

— Да, — сказал папа. — Конечно. Да. Больше ждать не будем. Их надо просто объехать, сейчас сделаем. Давайте вместе сходим, я помогу, — и крепко взял Асю за локоть.

— Ну вот, — сказал человек с разбитым лицом, когда по ту сторону фольги опять зашумели двигатели, откинулся на сиденье и потянулся сладко, до хруста. — Минимум час у нас есть. А может, и чуть побольше. Но идти надо прямо сейчас, пока они еще чего-нибудь не придумали.

Ни один из его темнолицых собеседников не шевельнулся и не ответил; младший — от страха, старший — оттого что до сих пор никак не мог принять решение.

Улыбка сидящего за рулем человека немного погасла. Он вздохнул и сел по-другому.

— Слушай, — сказал он устало, как взрослый, который уговаривает чужого ребенка слезть с подоконника. — Мы три раза всё обсудили. Не хочу тебя торопить, но у нас правда больше нету на это времени. Если тебе не нравится моя идея — скажи, и я пойду, не вопрос. Вообще без обид, у меня есть еще пара вариантов. А вы, ребята, оставайтесь тут и ждите, когда вам раскурочат кузов.

Смуглый андижонец сложил на груди маленькие руки и помолчал еще немного.

— Мне не нравишься ты, русский, — сказал он наконец. — Совсем не нравишься.

— Да я сам себе не нравлюсь, — сказал русский и опять засмеялся легко и счастливо, как будто услышал что-то приятное, и от этого смеха седой таксист сжал зубы, а юный водитель Газели дернулся и закрыл глаза. — Но по-моему, придумал я неплохо, и ты это знаешь. По-другому не выйдет. Или так, или просто отдай им воду и садись обратно в свое такси.

— Я могу убить тебя прямо сейчас, — сказал таксист. — Ты залез ко мне в машину, пистолет у тебя краденый, и обращаться с ним ты не умеешь. Никто не сует оружие в штаны, так очень долго доставать. Меня учили по-другому, русский, ваши же и научили, и не путай меня с ментами, ты даже вынуть его не успеешь.

Человека с разбитым лицом эти слова, как ни странно, совершенно не огорчили. Он скосил глаза на капитанский «макаров» у себя под рубашкой и с веселым изумлением покачал головой, как будто видел его впервые и пытался теперь вспомнить, как эта странная штуковина вообще попала к нему за пояс.

— Да, — сказал он, — тут ты меня подловил, конечно. Кто же знал, что ты такой Чингачгук. Но я правда, честное слово не собирался его доставать, иначе зачем бы мне столько времени тебя уламывать. И чего-то мне подсказывает, что ты тоже меня не убьешь, Большой Змей. Ну давай уже серьезно: один ты все это точно не потянешь. А наш юный друг, — он приобнял мальчика из Панчакента за шею и потрепал, — очень славный парнишка, но толку от него немного. Кто-то должен за ним присмотреть, пока тебя не будет. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 12:21

Движение автомобилей началось с конца тоннеля, в двух с половиной километрах позади Майбаха Пулман, и водитель Валера, измученный своим утренним походом и дремавший теперь за рулем в несвежей вчерашней рубашке, без завтрака, телевизора, жены и утюга, узнал об этом только спустя четверть часа, когда один из регулировщиков постучал в тонированное стекло. Открывать посторонним инструкций не было, поэтому Валера обернулся на желтолицего шефа и замер. Старик проснулся, поправил очки и раздраженно скривился. Окно Майбаха не опускалось почти ни для кого, включая полицию и ДПС, не обязано было опускаться, а сейчас перед ним топтался какой-то тип в деревянных бусах, с окладистой бородой на юном лице, похожий на пухлого школьника, переодетого канадским лесорубом. Вид у игрушечного лесоруба был слегка оробевший: снаружи бронированная машина с зеркальными окнами наверняка казалась неприступной, как вражеская подлодка, и все-таки он снова сложил беленькую лапку в кулачок и прицелился, чтобы стукнуть еще раз. Телохранитель на заднем сиденье напрягся и подался вперед — несильно, просто чтобы обозначить готовность. Валера ждал и шевелиться раньше времени не собирался.

После ночи, проведенной сидя, шеф выглядел неважно — губы посерели, веки набрякли. Хмурясь и медленно моргая, он смотрел в окно и вдруг напомнил Валере обычного пенсионера, уснувшего на скамейке в парке, который не может понять, где он и как сюда попал. А ведь и правда сдает дед, подумал он. Прямо на капельницу отсюда поедем.