– Красивый венок, девочка. Отдай его мне…

Нина проводит рукой по поникшим головкам луговых цветов. Красивый. Только очень колючий. Пальцы ранятся об острые шипы, и капли крови падают в темную воду, прожигая дыры и в тумане, и в мороке. На мгновение, всего на долю секунды Нина видит. Видит, но не может удержать это видение. А навки бросаются врассыпную, словно бы ее кровь для них страшнее серной кислоты. Остаются только две кутающиеся в туман тени. Бесстрашные. И полупрозрачная рука почти ласково касается Нининых волос.

– Сильная… Наверное, даже сильнее нас всех… – Голос тоже ласковый, его хочется слушать, ему хочется доверять.

– Ты должна уйти! – Уже не шепот, но крик. И прикосновения больше не ласковые. Сильная рука толкает Нину в воду, с головой окунает в туманное марево.

Как она могла подумать, что кому-то можно доверять! Как она могла подумать, что нежити можно доверять!

От злости, от холодной нестерпимой ярости вода вокруг вскипает миллиардами пузырьков. Рука слепо нашаривает на голове венок, отшвыривает его далеко-далеко.

– Хотела? Забирай!!!

Венок ловят на лету с тихим издевательским смехом.

– Глупая… Такая же глупая, как все мы… Ничем не лучше… Ничем не сильнее…

Обидные слова, но Нине не обидно. Вместе с венком уходит морок. Она и не знала, не замечала, как его тонкая вуаль укутывала ее, словно подвенечная фата. И костяной гребень в волосах тоже не замечала. А теперь всей кожей чувствует его острые зубья. Гребень летит вслед за венком, и мир становится прежним. Уже не искаженным – навьим, а самым обычным – человеческим. И в мире этом, в самом его центре, парит мужчина. Его глаза широко открыты, но он все еще видит морочные сны.

– Не смейте! Даже не приближайтесь! – кричит Нина в темноту, и ответом ей становится затухающий вдали смех. – Он мой!

Она по-прежнему видит тонкие нити морока. Они вплетаются в мокрые волосы Чернова, серебряными узорами обвивают плечи и запястья. Теперь она знает, как их порвать. Шипичиха делала все не так, примитивно и грубо. Потому что Шипичиха знала про навий морок, но не видела нити. А она видит и понимает, как с ними поступить.

Если бы у нее были когти, черные русалочьи когти, стало бы проще, но она справится и так, порвет нити морока голыми руками. Они обжигают, как крапива, и зло вибрируют от ее прикосновений, но поддаются, рвутся одна за другой с тонким звенящим звуком.

– Просыпайся. – Его щеки колючие из-за щетины и холодные, как у мертвеца. – Просыпайся! – И изо рта не вырывается ни облачка. Это потому, что он не дышит. В его вымороченном мире не нужно дышать. – Просыпайся!!!

И губы тоже холодные, равнодушные и каменно-твердые. Целовать его все равно что целовать надгробие, но она не отступится. Она отбила его у стаи голодных навок и не позволит умереть. Больше никто не умрет! Вот только где взять сил? И тепла. Тепло она отдала Чернову полностью, все до последней капли. Обидно будет, если не получится…

– …Обалдеть! – Голос в ушах и горячие ладони на ее ледяных плечах. – Страсти-то какие!

Получилось. Хреновая из нее ведьма, и в русалки ее не взяли, но ведь получилось же. Вот только сил совсем не осталось. И холодно…

– Эй, Нина! – В его голосе тревога и удивление. Удивления пока больше, но скоро все изменится. – Нина, открой глаза!

Открывает. Через силу. Нет, из последних сил. Морока больше нет. Морока нет, а Чернов вот он, рядышком, живой и здоровый. Это хорошо. Теперь его очередь…

Кто бы думал, что может быть сначала так холодно, а потом так горячо. Горячо и приятно. В глобальном смысле приятно! Давно Чернову не снились эротические сны. С подросткового возраста, кажется. А тут надо же: не просто эротика, а Нина в русалочьем обличье. Глазищи черные, волосы длинные, губы синие, как у утопленницы. Вот на этом вся эротика и закончилась – на синих, как у утопленницы, губах. Это уже потом Чернов провел рекогносцировку и обнаружил себя и Нину на середине озера, а тогда, в первый момент, он испугался. Сначала за себя, потому что решил, что теперь она навсегда останется вот такой… русалкой. А потом за нее, когда понял, что дело дрянь и она вот-вот уйдет под воду. Не изящной русалкой уйдет, а бесчувственной колодой.