В салоне «Боинга» прохладно, Иринка спит, и кажется — ей лучше. Неприветливо встретил Бангкок: нам, как советским людям, не дали войти в помещение аэропорта, где все пассажиры отдыхали часа полтора. На стоянке кондиционер в «Боинге» был отключен, и жара достигла градусов в пятьдесят.
Прибыли в Гонконг — ситуация та же. Даже просьба врача войти в положение больного ребенка не дала результатов. К жаре добавилась влажность. Мы были идейные враги из другого мира, и инструкции охраннику четко определяли, как вести себя с людьми из-за «железного занавеса».
Посадочная полоса, на которой стоял наш авиалайнер, выдавалась в море далеко-далеко. Фактически при полном безветрии влажность достигала уровня русской бани. Стюардессы оставили нам кучу салфеток и ведерко со льдом. Иринка тянулась ко льду, но это ей строго возбранялось. Охранник сжалился, видя нашу больную дочку, с которой Нина сидела поближе к выходу. Он разрешил ей и дочке выйти на трап самолета, где было все же больше воздуха. Мне он указал на кресло и произнес глубокомысленно: «ноу» — то есть нельзя.
То ли время пришло, то ли парилка в самолете помогла, но к моменту приземления в аэропорту Ханеда в Токио наша дочурка пришла в себя и даже попросила поесть. Что-что, а аппетит у нее всегда был отменный, о чем говорила ее более чем пухленькая фигурка.
Еще в самолете мне думалось о превратностях судьбы человека. Шел шестьдесят третий год, а мне тридцатый. Убаюкивающий гул двигателей настраивал на размышления. В суете подготовки к отъезду задумываться было некогда. Теперь — другое дело. Есть время и желание осмыслить прошлое — далекое и недавнее, подумать и о будущем.
Как при запущенной в обратную сторону ленте в киноаппарате, я всматривался в быстроменяющиеся вехи жизни: приход в НТР и первый визит в Англию, а еще ранее — разведшкола, перед учебой в которой были Особый отдел Северного флота и школа военных контрразведчиков. А вот «кадры» из военно-морского училища и аэроклуба в Подмосковье…
Память скользила по этим вехам, но все чаще и чаще высвечивались два тревожащих меня момента: работа в Токио и… вероятность появления Угря — моего бывшего школьного товарища. С ним меня судьба сводила в бытность учебы в морском училище (там он чуть не застрелил меня), в контрразведывательной и разведывательной школах, на работе на Севере. Все говорило о том, что Угорь принадлежал к какой-то западной спецслужбе, но четырежды ускользал от наших органов госбезопасности при более чем странных обстоятельствах. Тревожила регулярность появления его в моем поле зрения.
Чем ближе мы были к Стране восходящего солнца, тем чаще мысли задерживались на этом островном государстве.
У подножья «чуда»
Какая она, Япония? Конечно, я познакомился заочно с этой уникальной страной, беседовал с коллегами, побывавшими там. И все же? Почему ее называют «загадочной», что это за «восточное чудо»? Как уживаются три религии и влияют на образ жизни и всех сторон их бытия?
Шаг за шагом это все стало познаваться мною изо дня в день. И столь глубоко проникло в мою душу, что в чем-то изменило мое представление об общении человека с внешним миром, миром живой и «мертвой» природы.
Знакомство с оперативной обстановкой в Токио началось буквально у трапа самолета: всех пассажиров «обстреляли» вспышки фотографирующих — то ли родственников, то ли журналистов, то ли спецслужб.
Встречающие меня коллеги нашу семью не узнали. Как говорили они потом, их смутила Нина в ее полупальто западного образца — мой подарок из Туманного Альбиона. И только одежда дочери явно московского пошива позволила им уверовать, что мы из России.
Во время посадки в торгпредскую автомашину один из встречавших обратил мое внимание на скрытное фотографирование.
— Ну вот, набросились «коллеги», — намекнул он на наружку. Илья, так же как и я сотрудник НТР, заявил безапелляционно: — Теперь в их задачу входит сфотографировать тебя голым, со всеми приметами на теле. Так что жди их в турецкой бане…
Илья засмеялся, и неспроста. Как позднее я узнал, людям из совколонии в турецкие бани ходить запрещено. Причина? Сервис по обработке мужского тела на турецкий лад обеспечивали японки. Пройдя десяток собеседований по линии партийной, профсоюзной, служебной и так далее, наш человек не заслуживал доверия предстать перед очами японской банщицы, которая, конечно, в числе всех остальных своих напарниц была завербована злыми дядями из кэмпэйтай — японской тайной политической полиции.
Широкая, открытая дорога из аэропорта вскоре сменилась обычной токийской улицей, запруженной автомашинами и пешеходами, для которых часто не было даже тротуара. Рядом с современными зданиями, эдакими мини-небоскребами, соседствовали лавчонки с рыбой и зеленью, фруктами и овощами. Все это было выставлено прямо под колеса автомашин. Теснота подчеркивалась еще и множеством полотнищ, на которых яркими красками кричали иероглифы.
Мы проехали мимо крохотного храма, утопавшего в зелени платанов.
— Смотри справа. Это — Ноги-дзака. Храм Ноги. Вместо адреса торгпредства будешь называть просто: «Ноги-дзака», и тебя привезут таксисты куда надо, — наставлял Илья, еще много дней щедро опекавший меня в вопросах освоения города.
Мы выехали на более широкую улицу. Справа показалось маленькое приземистое здание с названием «Волга», правда на английском языке.