В «альма-матер» разведки

Школа — а это была Высшая разведывательная школа, единственное в своем роде учебное заведение Союза, — располагалась на территории в несколько гектаров. Бревенчатые дома просматривались среди вековых сосновых и еловых деревьев. Со стороны все здесь напоминало дом отдыха для 100–150 человек, собранных для идеального санаторного отдыха.

С каждым из вновь прибывших побеседовал начальник факультета — капитан 1 ранга, начальник курса и руководитель учебного отделения. Вместо своих фамилий мы получили псевдонимы. В тот момент в школе была мода на флотоводцев. Так среди моих товарищей по курсу оказались Ушаков и Сенявин, Корнилов и Нахимов, Истомин, Макаров и я, Бутаков.

Этот флотоводец был мне знаком еще по учебе в училище. Прославился он в войну с французами, англичанами и турками, в обороне Севастополя в середине прошлого века. Капитан-лейтенант Бутаков командовал первым пароходом-фрегатом «Владимир» на Черном море. Со временем он стал адмиралом.

На факультете слушатели всех направлений разведки — политическое, научно-техническое, контрразведывательное — занимались все вместе. И жили мы все вместе, независимо от того, какой разведработой придется заниматься в дальнейшем.

Жили мы по два-три человека в комнатах двухэтажных домиков, которые красиво вписывались в лесной массив. Летом в открытые окна проникали запахи смолистого леса, ветер доносил приглушенные расстоянием звуки трудового поселка. В дождливые ночи ветви мохнатых елей скреблись в окна… В домиках было чисто и уютно. Опрятные ковровые дорожки, занавески на окнах в маленьких, всего на несколько человек, фойе, картины русской природы на стенах придавали необыкновенную прелесть домашней обстановке и создавали благоприятные условия для учебы.

Весной и летом слушатели использовали тенистые аллеи и глухие тропинки для зубрежки языка. Зимой мы быстро перебегали из дома в дом на очередные занятия: лекции, семинары, практику, самоподготовку…

Двухэтажный дом, напоминающий небольшую сельскую школу, был предназначен для языковой кафедры и классов. Там же находился фонд языковой библиотеки и маленький уютный зал человек на пятьдесят для лекций и общественной работы.

В отдельном приземистом здании помещалась уютная столовая. После напряженного учебного дня слушатели с особым удовольствием собирались под своды столовой в опрятном зале со столиками на четыре человека, на которых почти всегда стояли простые полевые цветы, а в зимнее время — веточки елей и сосны. Фактически столовая была нашим своеобразным клубом — придя в ее стены, уходить из нее мы не торопились.

Руководителем моего учебного отделения был определен Борис Николаевич, человек большого спокойствия и выдержки. Именно его за три дня до начала войны вызвал на встречу наш проверенный агент из гестапо «Грайтенбах» и сообщил о точной дате и времени нападения Германии на Советский Союз. Однако эта информация не была доложена руководству страны, которое в преддверии войны не хотело верить, что Гитлер нарушит мирный договор между нашими странами. Борис Николаевич оказался в Берлине в первые дни Великой Отечественной войны и был активным участником вызволения советских людей из Германии на родину.

А как мне пригодился совет моего учебного руководителя: никакие увлечения не могут быть не использованы в практической работе с иностранцами! В школе я начал собирать марки, чему способствовали приходящие в школу сотни газет и журналов из десятков стран мира. Участие в работе драмкружка и постановках любительского театра рассматривалось как серьезное подспорье в будущей оперативной работе.

Поощрялось увлечение живописью. Не без помощи старших товарищей мне удалось занять боковое закулисное помещение при сцене маленького зала в здании «сельской школы». В крохотном пространстве размером с ванную комнату была масса удобств: почти полная изоляция от внешнего мира — здание-то было учебное и после шести вечера позволяло работать в глубоком уединении в личное время. Одна стена представляла собой сплошное окно, выходившее в чащобу вековых елей. Разлапистые ветви деревьев зимой утопали в снегу, пушистые волны которого начинались прямо от стекол окна.

Многие часы я провел за самодельным мольбертом, наедине с замыслами, красками и кистями…

В общем, вся царившая в то время в школе атмосфера максимально способствовала быстрейшему усвоению учебной программы. До позднего вечера трудились слушатели в мастерской при спецкабинете над изготовлением, например, контейнера к практическим занятиям в городе. В этом кабинете я разрабатывал хитроумное устройство по защите тайника от вскрытия посторонним человеком.

Другим местом паломничества слушателей был кабинет страноведения. Карты, схемы, планы столиц мира, открытки представали перед слушателями. Здесь можно было увидеть и подержать в руках буклеты, монеты и марки из разных стран, железнодорожные билеты, наборы открыток, экзотические бытовые вещи из Европы, Азии, Америки и Африки.

— Бутаков, — как-то обратился ко мне руководитель кабинета, назвав по псевдониму, — я подготовил эскиз немого плана-карты Лондона, точнее его центральной части. Нужно изготовить оригинал для размножения… Возьмешься?

Я с удовольствием засел за работу — все, что было связано с графикой, я любил делать. И скоро слушатели английского направления, к которому принадлежал и я, уже работали над изучением Лондона, нанося на немую карту-схему города основные правительственные, военные, общественные и культурные объекты этого замечательного в историческом отношении города.

Но не все было так гладко, как это описано выше. Камнем преткновения стало фотодело. Наставник по фотоработам терпеть не мог неряшливости, небрежности, неуважения к своему личному и чужому труду при исполнении всех видов фоторабот. Наставник терпеливо разъяснял ошибки и решительно пресекал малейшую попытку уклониться от «железных рамок» подготовки и проведения фоторабот.

— Бутаков, переделаешь все снова, — требовательно обращался он ко мне. — Опять на три секунды высушил фототочку быстрее, микроточка этого не потерпит. Переделай!