Уже много лет он вспоминал об аборте со скрытым сожалением, каждый раз бередя старую рану. И теперь впервые упрекнул ее в этом.

– С тех пор столько воды утекло! Тогда я была совсем другим человеком, еще подростком! Сейчас все иначе.

– Мы все те же, Рут, – говорит Адам, качая головой. – Люди не меняются.

Рут грозится уйти, если он откажется, но Адам упрямо стоит на своем. Выбора нет: она перестает пить таблетки. Ей ничуть не стыдно, ведь, когда она забеременеет, он осознает, что был неправ, и будет любить новорожденного малыша не меньше девочек. Он еще ей спасибо скажет за то, что она ради него пошла на обман – и правильно сделала.

У матери Адама юбилей – шестьдесят лет. Они собираются на праздник, где будет вся семья. Рут бегает за дочками, чтобы их одеть, а Адам собирает вещи для ночевки. Он ищет серебряные запонки по всей спальне и случайно находит на дне ящика полный блистер противозачаточных таблеток. Смотрит дату выписки рецепта и понимает, что Рут не принимает их уже несколько месяцев, – она его обманула. Он кладет таблетки обратно в тайник и как ни в чем не бывало продолжает собирать вещи.

Адам мчит по М40 и думает, как ему поступить. Рут сосредоточенно делает пометки в сценарии и разговаривает по работе, не обращая внимания на крики и ссоры девочек на заднем сиденье. Ее неуемное желание иметь еще больше детей, когда она еле-еле справляется с двумя, – это какое-то безумие, репродуктивное расточительство. Она ведет себя так же, как тогда в Оксфорде, избавившись от их первого ребенка: упрямится, не идет на диалог, забывая о том, что они пара, и даже не думает взвесить все за и против. Надо было стоять на своем, но он, естественно, пошел у нее на поводу. Значит, он тоже виноват. В этот раз он должен ее остановить, чего бы это ни стоило, – если еще не поздно.

Уролог, бледный иссохший мужчина лет шестидесяти, ощупывает мошонку Адама проворными ледяными пальцами и с пугающей дотошностью рассматривает область над ней.

– Нужно убедиться, что семявыносящие протоки правильной формы и определяются с обеих сторон, – рассеянно бубнит врач. – Их-то мы и перевяжем, а потом – чик.

Адам чувствует легкую ритмичную пульсацию – неожиданно приятное ощущение, от которого ему становится неловко. Закончив, хирург настолько тщательно моет руки, что Адаму даже немного обидно. Он застегивает брюки и садится напротив уролога, встречая его пронзительный взгляд сквозь очки без оправы.

– Прибор у вас в полном порядке, не вижу никаких противопоказаний для вазэктомии, но вам же всего тридцать три года. Не рановато ли для стерилизации?

– У нас с женой двое детей, больше я не хочу.

Врач смотрит не моргая.

– Мистер Фернивал, большинство моих пациентов старше сорока. Мужчины, которые проходят через вазэктомию до тридцати пяти, очень часто об этом жалеют – я не могу гарантировать, что процедура обратима. Советую вам подождать.

Адам отвечает, что он взвесил все риски и принял окончательное решение. Уролог кивает.

– Дело ваше. Дневные операции я провожу в следующий четверг, можете выбрать местную анестезию или седацию – и то, и другое вам подойдет. Что скажете?

Адам выходит из дома пораньше. Он в костюме, а в портфеле лежат послеоперационный бандаж и самые просторные треники, что у него есть. В больнице его раздевают и бреют; укол в мошонку вызывает адскую боль, и на следующие несколько часов валиум затуманивает его разум. Он хихикает, наблюдая за тем, как медсестра заботливо помогает ему натянуть на распухшую мошонку бандаж, и засыпает.

Когда действие лекарства заканчивается, Адам просыпается в маленькой палате дневного стационара с бежевыми стенами и пугается от ощущения пульсации между ног. Обтянутый трениками бугорок в паху раздулся до размеров кочана цветной капусты. Он приподнимается, чтобы до него дотянуться, но резкий приступ тошноты отбрасывает его назад. Не в силах сдержаться, Адам издает громкий стон.

– Мистер Фернивал, как себя чувствуете? Боль беспокоит?

Он с искренним изумлением смотрит на медсестру и с трудом произносит:

– Ужасно. Что-то не так.